Памяти Владимира Мазурина
Впервые узнал я Владимира Мазурина в той же Таганской тюрьме, в какой его повесили. Среди других политических - большей частью молодых рабочих и студентов - он сразу выделялся энергичным лицом своим, смелою простотой и какой-то особенной внушительностью. Заметно было, что не только на товарищей своих, но и на тюремную низшую администрацию он действовал покоряюще: все его знали, все внимательно прислушивались, когда он говорил, и советовались с ним. Тюремные сторожа, те самые, вероятно, что впоследствии строили для него эшафот, ласково называли его Володей, говорили о нем с улыбкой, ибо был он весел и любил шутить, - но и с некоторым опасением в то же время. Спокойно и уверенно отводя других заключенных в их камеры после прогулки, Володю они мягко упрашивали, и случалось, что все уже заперты, а он один ходит по коридору и заглядывает к товарищам в окошечки: подморгнет, весело покажет белые зубы и крикнет что-нибудь такое простое, дружеское, иногда смешное даже, от чего легче станет на сердце. И чаще всего он забегал к новичкам. И в других отношениях он заботился о товарищах: доставал им бумагу, устраивал переписку с родными, снабжал "телефоном".
По виду Владимир Мазурин был скорее похож на рабочего, чем на студента, носил пиджак поверх синей рубахи и небольшой серый картузик. Росту был он среднего, но широкоплеч, коренаст и, видимо, очень крепок; и голос имел звучный и сильный. И еще только пробивались борода и усы. В Таганку он был переведен из Бутырской тюрьмы, где его с некоторыми товарищами подвергли зверскому избиению; у одного из избитых началась чахотка, а Мазурин вообще стал слабее здоровьем и уже не мог петь. А раньше пел.
По утрам, когда тюрьма просыпалась, первым товарищи начинали выкликать Мазурина, просто, должно быть, хотелось услыхать его всегда добрый и как-то звуком своим обнадеживающий голос. И когда на прогулку он выходил, то об этом можно было догадаться по крикам, которые, сквозь решетки окон, падали к нему во двор и возвращались назад веселым эхом.
После вечерней поверки, когда тюрьма затихала, Мазурин читал газету. Начиналось это с того, что одно за другим хлопали окна и чей-нибудь голос протяжно и певуче выкликал:
- Товарищи, собирайтесь!
К нему присоединялся другой голос, такой же протяжный и певучий. И десятки голосов, переливаясь, многократно повторяясь эхом, таким сильным cреди гладких тюремных стен, сливались в неясный музыкальный клик.
- Товарищи, собирайтесь!
- по условиям места каждое слово нужно было выкрикивать отдельно, большою паузой ограничивая его от следующего слова, и прочесть все было невозможно. Я никогда раньше не думал, что газету можно читать так интересно, как читал ее Владимир Мазурин. Каждое слово он произносил своеобразно, резко подчеркивая и смешное, и нелепое, и трагическое: в тишине ночи, когда внизу только скрипел заржавленный фонарь, простые газетные слова взрывались, как бомбы, звучали, как смех сатаны. Особенно старательно выговаривал Мазурин громкие титулы, не выпускал из них ни слова, - и сколько ни писать дурного об этих титулах и ничтожных носителях их, хуже того, что получалось у Мазурина, - не будет.
Как раз в это время вышел в феврале манифест, и началось газетное ликование по поводу дарованных свобод; в тюрьме, куда праздничные слова проходили сквозь железную решетку, особенно чувствовалась их наивная, слепая ложь, - а когда читал их Мазурин, ко лжи присоединялся легкий оттенок такого же наивного и слепого предательства.
Однажды случилось уже поздно вечером, что по тюрьме прошел какой-то беспокойный шум, и многие начали тревожно выглядывать из окон и расспрашивать о причине, и Мазурин крикнул:
- Успокойтесь, товарищи. Это, очевидно, редакторы пришли за нами, чтобы пригласить нас в народные представители!
Он верно понимал значение дарованных свобод и гаденького дешевого ликования по поводу их.
правду, то есть, что нельзя же всего этого считать и вправду судом. Раздраженные судьи приговорили его к высшей мере наказания, какое ему полагалось - к полутора или двум годам заключения. Сидел он в Орловской тюрьме, потом снова попал в московский участок, а оттуда, раненный при сопротивлении полиции, - все в ту же Таганку. Не знаю, как он держался при вторичном разбирательстве, но думаю, что по-прежнему: он не принадлежал к числу покорных, и русское правосудие, как и русскую полицию, встречал одинаково - оружием. Полицейских он не ранил, а из судей кого-нибудь, быть может, и задел словом, и они его - убили.
Казнили его в Таганке на одном из дворов, откуда так часто перекликался он с товарищами, в Таганке, где в одной из камер сидел в то же время его младший брат Николай. Он был болен - у него еще не зажила и гноилась рана - сильно похудал, и последние слова его были: передай же матери, что я умер спокойно.
За деньги был нанят убийца, один из уголовных арестантов, и его жалкими подкупленными руками была прервана жизнь Владимира Мазурина. Через пятнадцать минут тело его было положено в гроб и немедленно отправлено на Ваганьковское кладбище.
Так достойно самого себя завершил суд свое дело.
Да, он умер спокойно. Бедная Россия! Осиротелая мать! Отнимают от тебя твоих лучших детей, в клочья рвут твое сердце. Кровавым восходит солнце твоей свободы, - но оно взойдет! И когда станешь ты свободна, не забудь тех, кто отдал за тебя жизнь. Ты твердо помнишь имена своих палачей - сохрани в памяти имена их доблестных жертв, обвей их лаской, омой их слезами. Награда живым - любовь и уважение, награда павшим в бою - славная память о них.
Комментарий
Впервые - с подзаголовком "Из частного письма", выпущено отдельным изданием: СПб., типогр. "Труд и польза", 1906. Вторично в "Революционном календаре-альманахе" издательства "Шиповник", под ред. В. Л. Бурцева (СПб., 1907).
В. В. Мазурин (1887 - 1906) - участник освободительного движения, эсер. Бывший студент Московского университета. Впервые арестовывался в мае 1904 г. В 1906 г. перешел в так называемую "оппозиционную фракцию" партии эсеров и в качестве руководителя "летучей боевой дружины" предпринял несколько дерзких экспроприации, из которых наиболее значительной было ограбление 7 марта 1906 г. банка Московского общества взаимного кредита. В мае того же года участвовал в расстреле двух агентов московского охранного отделения и нападении и обезоруживании городовых. Полиции удалось выследить В. В. Мазурина. 29 августа 1906 г. он, несмотря на оказанное вооруженное сопротивление, был схвачен и в ночь на 1 сентября 1906 г. казнен по приговору военно-полевого суда (см.: Григорович Е. Ю. Зарницы. Наброски из революционного движения 1905 - 1907 гг. М., изд. М. и С. Сабашниковых, 1925, с. 27 - 29). Находившийся в Германии Андреев о казни В. В. Мазурина мог узнать из получаемой им газеты "Новый путь" (1906, ? 15, 1 сентября). 6 сентября 1906 г. А. М. Андреева писала Г. И. Чулкову из Берлина о рукописи "Памяти Владимира Мазурина": "Леонид очень просит вас поместить эту заметку в "Товарище". Если же в "Товарище" почему-либо не удастся - поместите, где найдете более удобным. Леонид представляет на ваше усмотрение. В крайнем случае можно в нелегальном органе" (ЛН, т. 72, с. 277).
- Андреев был арестован 9 февраля 1905 г. за предоставление своей квартиры членам ЦК РСДРП для нелегального заседания. Предложил провести это заседание у Андреева член ЦК большевик И. Ф. Дубровинский. В час дня в квартиру Андреева ворвалась полиция и учинила обыск. На квартире была установлена засада. Задерживали и обыскивали всех приходивших к Андрееву. Засада продолжалась всю ночь и следующий день. Андреев пробыл в Таганской тюрьме по 25 февраля 1905 г., когда был освобожден под негласный надзор полиции. По просьбе М. Горького денежный залог в 10 000 рублей внес Савва Морозов. В письме из тюрьмы к Е. М. Добровой от 22 февраля 1905 г. Андреев рассказывал: "Любопытный здесь момент - вечернее чтение газеты. После вечерней поверки, когда затихают постепенно звуки шагов со шпорами и хлопанье дверных форточек, за окном, в вечерней тишине, разносится призывное: "То-ва-а-рищи! соби-и-и-райтесь!" Хлопают окна, и отовсюду несется все то же призывное, похожее на вечернюю перекличку в войсках, либо в какой-нибудь опере: "Товарищи! собирайтесь". Тюрьма здесь стоит углом, звук отдается от высоких 5-этажных стен и приходит эхом откуда-то со стороны Москвы-реки. Красиво. Затем N читает, точнее выкрикивает газету; малый он молодой, ретивый, читает хорошо - с особой специфической таганской выразительностью. Особенно хорош он в чтении манифестов, указов, выговоров и т. п. Каждое известие комментируется публикой, сидящей у своих открытых окон; все кричат сверху, снизу, сбоков. Хохот. При отсутствии предварительной цензуры комментарии носят совершенно непринужденный характер, так что часовой внизу многому поучается. Недурно острят, и опять-таки на таганский лад. А в камере в это время устанавливается такая же температура, что и на дворе, и когда в 9 часов закроешь окно, то еще долго сидишь в шубе и шапке" (Звезда, 1971, ? 8, с. 178 - 179).