Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Ж"

1. Иуда Искариот. Глава 8.

Входимость: 1. Размер: 15кб.

Часть текста: то, что говорили про него, поглощенный чувством всепобеждающего жгучего любопытства. С самого утра, когда вывели из караульни избитого Иисуса, Иуда ходил за ним и как-то странно не ощущал ни тоски, ни боли, ни радости - одно только непобедимое желание все видеть и все слышать. Хотя не спал всю ночь, но тело свое чувствовал легким, когда его не пропускали вперед, теснили, он расталкивал народ толчками и проворно вылезал на первое место, и ни минуты не оставался в покое его живой и быстрый глаз. При допросе Иисуса Каиафой, чтобы не пропустить ни одного слова, он оттопыривал рукою ухо и утвердительно мотал головою, бормоча: - Так! Так! Ты слышишь, Иисус! Но свободным он не был - как муха, привязанная на нитку: жужжа летает она туда и сюда, но ни на одну минуту не оставляет ее послушная и упорная нитка. Какие-то каменные мысли лежали в затылке у Иуды, и к ним он был привязан крепко, он не знал как будто, что это за мысли, не хотел их трогать, но чувствовал их постоянно. И минутами они вдруг надвигались на него, наседали, начинали давить всею своею невообразимой тяжестью - точно свод каменной пещеры медленно и страшно опускался на его голову. Тогда он хватался рукою за сердце, старался шевелиться весь, как озябший, и спешил перевести глаза на новое место, еще на новое место. Когда Иисуса выводили от Каиафы, он совсем близко встретил его утомленный взор и, как-то не отдавая отчета, несколько раз дружелюбно кивнул головою. - Я здесь, сынок, здесь! - пробормотал он торопливо и со злобой толкнул в спину какого-то ротозея, стоявшего ему на дороге. Теперь огромной, крикливой толпою все двигались к Пилату, на последний допрос и...

2. Гостинец

Входимость: 2. Размер: 17кб.

Часть текста: и Сазонкой звался только по привычке. И еще двух недель не прошло с тех пор, как он дал Сенисте последний подзатыльник, и эт обыло очень дурно, но и об этом говорить тоже нельзя. Сазонка решительно начал сползать со стула, но не доведя дело до половины, так же решительно всполз назад и сказал не то в виде укоризны, не то то утешения: - Такие вот дела. Болит, а? Сениста утвердительно качнул головой и тихо ответил: Ну, ступай. А то он бранить будет. - Это верно, - обрадовался Сазонка предлогу. - Он и то приказывал: ты, говорит, поскорее. Отвезешь - и той же минутой назад. И чтобы водки ни-ни. Вот, черт! Но вместе с сознанием, что он может теперь уйти каждую минуту, в сердце Сазонки вошла острая жалость к большеголовому Сенисте. К жалости призывала вся необычная обстановка: тесный ряд кроватей с бледными, хмурыми людьми; воздух, до последней частицы испорченный запахом лекарств и испарениями больного человеческого тела; чувство собственной силы и здоровья. И, уже не избегая просительного взгляда, Сазонка наклонился к Сенисте и твердо повторил: - Ты, Семен... Сеня, не бойся. Приду. Как ослобонюсь, так и к тебе. Разве мы не люди? Господи! Тоже и у нас понятие есть. Милый! Веришь мне аль нет? И с улыбкой на почерневших, запекшихся губах Сениста отвечал: - Верю. - Вот! - торжествоал Сазонка. Теперь ему было легко и приятно, и он мог уже поговорит о подзатыльнике, случайно данном две недели назад. И он осторожно намекнул, касаясь пальцем Сенина плеча: - А ежели тебя по голове кто бил, так разве это со зла? Господи! Голова у тебяочень такая удобная: большая да стриженная. Сениста опть улыбнулся, и Сазонка поднялся со стула. Ростом он был очень высок, волосы его, все в мелких кудряшках, расчесанные частой гребенкой, подымались пышно и веселой шапкой, и серые припухшие глаза искрились и безотчетно улыбались. - Ну, прощевай! - сказал он, но не тронулся с места. Он нарочно сказал...

3. Младость (действие 3)

Входимость: 1. Размер: 37кб.

Часть текста: диваном и запертая дверь в спальню, где лежит умирающий Мацнев. Душная июньская ночь, оба окна в столовой открыты. Беспорядок. Тихо. В столовой сидит с какой-то книгой, но не читает, Надя; одета простенько, по-домашнему, лицо бледное, глаза заплаканы и припухли. В угловой комнате, не освещенной, молча сидит Александра Петровна; о ее присутствии в первую минуту не догадываешься. Из спальни, осторожно приоткрывая и закрывая за собою дверь, выходит тетя Настя, идет тяжело, согнувшись; на минуту останавливается перед золовкой. Надя испуганно прислушивается, отстраняя волосы с уха. Тетя. Саша, а Саша, ты прилегла бы. И чего ты сидишь? А? Молчание. Иван Акимыч сказал, что до утра никаких перемен не может быть. Надя? Не дождавшись ответа, тою же тяжелой походкой, согнувшись, проходит в столовую; при свете видно, что лицо ее также испугано и глаза заплаканы. Надя, встав, тревожно и с готовностью смотрит на тетку. Надя. Ну, что, тетя? Тетя. Ничего. Пойди, Надя, скажи Петру... Надя. Сейчас! Тетя. Скажи Петру, чтобы льду помельче нарубил и принес. Надя. Я знаю, тетя, больше ничего? Тетя. Ничего. Надя быстро выходит. Тетя, опершись головой на подпертую руку, опустив глаза вниз, стоит неподвижно до ее возвращения посередине столовой. Надя. Он уже нарубил, сейчас принесет. А еще ничего не нужно? Тетя. Нет. Как Всеволод придет, скажи. Надя. Хорошо, тетечка. Той же тяжелой походкой возвращается в спальню. На секунду останавливается пред Александрой Петровной и, ничего не сказав, проходит. От двери, уже взявшись за ручку, идет назад. Тетя. Надечка, а ты не ужинала? Поешь чего-нибудь. Надя (быстро). Я не хочу, тетечка. Тетя уходит в спальню. Надя на цыпочках подходит к двери в угловую, боязливо взглядывает на мать и с отчаянием, прижав руки к груди, возвращается на свое...

4. Король, закон и свобода (картина 2)

Входимость: 1. Размер: 25кб.

Часть текста: ходят по комнате; Пьеру, видимо, хочется ходить быстрее, но из уважения к отцу он замедляет шаги. Эмиль Грелье. Сколько километров? Пьер. До Тирлемона километров двадцать пять - тридцать. И здесь... Эмиль Грелье. Семьдесят четыре или пять... Пьер. Семьдесят пять... да, километров сто. Недалеко, папа. Эмиль Грелье. Недалеко. Я вчера слушал ночью. Мне показалось, что слышна канонада. Пьер. Нет, едва ли. Эмиль Грелье. Да, я ошибся. Но лучи прожекторов все же видны; вероятно, очень сильные прожекторы. И мама видела. Пьер. Да? У тебя опять бессонница, папа? Эмиль Грелье. Нет, я сплю. Сто километров... сто километров... Молчание. Пьер внимательно сбоку смотрит на отца. Пьер. Папа! Эмиль Грелье. Да? Тебе еще рано. Пьер,- до твоего поезда три часа. Я слежу за временем. Пьер. Я знаю, папа. Нет, я о другом... Папа, скажи, ты еще надеешься на что-нибудь? Молчание. Я не решаюсь, мне немного неловко высказываться в твоем присутствии, ты настолько умнее и выше меня, отец... Да, да, пустяки, конечно, но то, что я узнал за эти дни в армии, оно - видишь ли... не оставляет надежды. Они идут такой сплошной массой людей, железа, машин, орудий, коней,- что остановить их нет возможности. Мне кажется, что сейсмографы должны отмечать то место, по которому они проходят: так давят они на землю. А нас так мало! Эмиль Грелье. Да, нас очень мало. Пьер. Очень, очень мало, папа! Ужасно мало! Если бы мы даже были бессмертны и неуязвимы, если бы мы убивали их день и ночь, то и тогда мы скорее упадем от изнеможения и усталости, нежели остановим их. Но мы смертны... и у них ужасные орудия, папа! Ты молчишь? Ты думаешь о нашем Морисе... я сделал тебе больно? Эмиль Грелье. В их движении мало человеческого.- О Морисе ты также не думай, он будет жив.- У человека есть лицо, Пьер. У каждого человека есть свое лицо, но там...

5. Правила добра

Входимость: 1. Размер: 53кб.

Часть текста: особенно овладевавшая им по праздникам, и, наконец, неимение опоры в семье и детях, так как Носач остался холостяком, - постепенно поколебали его убеждение, будто ад и адские порядки есть окончательное воплощение разума в бессмертную жизнь. Он с жадностью искал работы, чтобы отвлечься от своих тяжелых сомнений, и перепробовал ряд профессий, прежде чем надолго и окончательно не устроился при одной маленькой католической церкви во Флоренции в качестве соблазнителя. Тут он, выражаясь его словами, отдохнул душою; и тут же, по времени, было положено начало его новой подвижнической жизни. Церковь была маленькая, и работы Носачу представлялось немного. От мелких пакостей, на которые так склонны юные черти, как-то: задувание восковых свечей, подставление ножки псаломщику и нашептывание молящимся старухам беспричинных гадостей, он уклонялся, чувствуя скуку, серьезное же дело не навертывалось. Молящиеся все были люди скромные, тихие и дьявольским наветам поддавались туго: ни золотом, которого они не видали, ни огневой любовью, которой они не знали никогда, ни гордыми мечтаниями высокого честолюбия, совершенно чуждого их непритязательной жизни, не удавалось Носачу поколебать мир и тишину их...