Иванов-Разумник: О смысле жизни (Ф. Сологуб, Л. Андреев, Л. Шестов, старая орфография).
Имманентный субьективизм

ѣ жизни и рѣшеніе этого вопроса ? такова главная цѣль настоящей книги. Изучая выше художественно-философское творчество Ѳ. Сологуба, Л. Андреева и Л. Шестова, мы мало-помалу приходили въ то же самое время къ некоторому законченному циклу идей, къ нѣкоторому "міровоззрѣнію", отвѣчающему на вопросъ о смыслѣ существованія. Намъ осталось теперь связать воедино всѣ эти попутно разбросанные нами замѣчанія, положенія, выводы и дать въ видѣ одного цѣлаго это воззрѣніе имманентнаго субъективизма, какъ мы его назвали выше. Этимъ мы и заключимъ нашу работу.

ѣлить какъ генетическое оправданіе имманентнаго субъективизма. Мы хотимъ показать, что имманентный субъективизмъ имѣетъ за собою долгій путь развитія въ исторіи русской общественной мысли, что онъ не случайная бутада, не "плѣнной мысли раздраженье", а вполнѣ последовательно и преемственно развивавшееся міровоззрѣніе. Конечно, это преемственное развитіе не есть еще "санкцiя истины", но для насъ важно показать связь имманентнаго субъективизма съ общимъ развитіемъ русской общественной мысли; важно потому, что мы, какъ извѣстно читателю, стоимъ на почвѣ соціальности. Имманентный субъективизмъ не есть обособленное, далекое отъ жизни, одинокое, подпольное міровоззрѣніе; міровоззрѣніе это связываетъ личность съ міромъ, настоящее ? съ прошлымъ и будущимъ. И мы ищемъ въ прош-ломъ подтвержденія нашихъ взглядовъ, мы учимся избѣгать ошибокъ прошлаго, мы обязаны прошлому всѣмъ нашимъ міровоззрѣніемъ, какъ ни переработано оно нашей мыслью, нашими переживаніями.

ѣ мистическаго и позитивнаго рѣшенія вопроса о смыслѣ жизни, въ исторіи русской мысли минувшаго вѣка существовало, шло и развивалось то рѣшеніе этого вопроса, то міровоззрѣніе, которое мы старались сдѣлать яснымъ на предыдущихъ страницахъ. Вопросъ о смыслѣ жизни въ русской литературѣ ? эта интереснѣйшая тема могла бы лечь въ основу обширной исторіи русской литературы, если бы историки ея не предпочитали проторенныхъ и избитыхъ тропинокъ; мы же не имѣемъ возможности дать здѣсь даже и общаго очерка на эту тему {Для того, кто знакомъ съ нашей "Исторіей русской общественной мысли", должно быть ясно, что въ ней исторія русской литературы разсматривается съ точки зрѣнія, родственной изложенному выше. Тамъ аріадниной нитью служитъ индивидуализмъ, въ смыслѣ примата личности; это одна изъ модификацiй имманентнаго субъективизма. Вопросу о цѣли въ настоящемъ, о субъективизмѣ, о телеологизмѣ, объ объективной и субъективной цѣлесообразности, о теоріяхъ прогресса - тамъ посвящено много страницъ, вопросъ о смыслѣ жизни заполняетъ тамъ почти цѣликомъ главы о Герценѣ, о Чеховѣ и другія. Все это объясняетъ наши нижеслѣдующія частыя ссылки на "Ист. русск. общ. мысли", ибо тѣсная идейная связь этой "Исторіи" и настоящей книги есть фактъ, который намъ хотѣлось бы особенно подчеркнуть.}. Мы ограничимся лишь однимъ эпизодомъ изъ исторіи русской мысли, эпизодомъ наиболѣе характернымъ: прослѣдимъ за первой на философской почвѣ смѣной мистической теоріи прогресса ? позитивной, а ихъ обѣихъ ? міровоззрѣніемъ имманентнаго субъективизма; затѣмъ въ самыхъ общихъ чертахъ отмѣтимъ дальнейшую эволюцію этого взгляда. Читатель увидитъ тогда, что нашъ взглядъ есть лишь развитіе того, что въ теченіе всего девятнадцатаго вѣка сознательно и безсознательно провозглашали и выражали своимъ творчествомъ многочисленные представители русской интеллигенціи, русской литературы. И когда мы окинемъ взглядомъ исторію русской мысли, то убѣдимся, какое цѣнное наслѣдство отъ прошлаго имѣемъ мы, стоящіе на почвѣ имманентнаго субъективизма; мы убѣдимся также, что "последнее слово" въ вопросе о смыслѣ жизни, сказанное Ѳ. Сологубомъ, Л. Андреевымъ и Л. Шестовымъ, является тѣсно связаннымъ со всѣмъ прошлымъ русской литературы. И тогда мы заключимъ нашу работу сжатой характеристикой нашего міровоззрѣнія, богатые сознаніемъ, что міровоззрѣніе это тѣсно связано съ лучшимъ изъ прошлаго, и богатые надеждой, что поэтому ему предстоитъ и широкое будущее.

ѣ является Герценъ. Какими путями русская мысль пришла къ этой теоріи ? мы подробно говорили объ этомъ въ другомъ мѣстѣ {"Исторія русской общественной мысли", т. I, гл. VII-VIII, особенно страницы 360-365 (по 2-му изд.). То, что мы называли тамъ "философско-историческимъ индивидуализмомъ", есть именно то самое, что теперь обозначено нами какъ имманентный субъективизмъ.}, такъ что теперь отмѣтимъ только, какъ на этихъ путяхъ рѣшали (а еще чаще обходили сторонкой) вопросъ о смысле существованія.

ѣнію русской интеллигенции, которое впервые вооружилось серьезными философскими знаніями для рѣшенія вопроса о смыслѣ жизни человѣка, жизни человѣчества.

ѣевскій, Кошелевъ и др. (предшественники позднѣйшаго славянофильства), а въ тридцатыхъ годахъ ? Станкевичъ и его друзья. Для Шеллинга целесообразность имѣетъ не субъективное, а объективное значеніе, она существуеть не только въ нашемъ сужденіи, но и во всемірномъ процессѣ, въ "міровой душѣ" ? такъ называлъ Шеллингъ природу. Развитіе міра есть постепенное откровеніе абсолютнаго, целесообразное движеніе къ тождеству свободы и необходимости; въ трагедіи человечества мы не маріонетки, а творцы своихъ ролей, ведущіе действіе къ сліянію съ Богомъ ? къ концу всемірной исторіи. Все эти положенія геніальной философіи Шеллинга были усвоены нашими шеллингіанцами двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ, впервые обосновавшими на философской почве мистическую теорію прогресса. Оправданіе міра они искали въ области трансцендентнаго; видя нелепость жизни, ея ужасы, безсмыслицу, они были уверены, что всему этому не можетъ не быть въ конце концовъ полнаго объясненія и оправ-данія, ибо ? "es herrschet eine Allweise Gute über die Welt" (любимая фраза Станкевича). Надъ міромъ царить Премудрая Благость, а потому все зло жизни, всѣ ужасы смерти, вся безсмыслица случая ? все это получаетъ свое объясненіе и оправданіе при свѣтѣ философской мысли, философской вѣры. "Меня утѣшаетъ, мой другъ, вѣра въ кроткую десницу, распростертую надъ главой созданья. Слѣпая ?????? не тяготѣетъ надъ бытіемъ вселенной, но міры падаютъ, шумятъ океаны, борются воли людей; а паденіе міровъ, стремленіе волнъ и борьба волей суть, можетъ быть, вздохи Единаго, Безпредѣльнаго, Всеблагого! Благодарю Провидѣніе"... Эти слова Станкевича очень характерны для русскихъ шеллингіанцевъ двадцатыхъ-тридцатыхъ годовъ; въ нихъ мы видимъ трансцендентное оправданіе міра на почвѣ признанія объективной цѣлесообразности мірового процесса.

На этой же почвѣ признанія объективной осмысленности міра Станкевичъ и его друзья остались и въ послѣдующемъ періодѣ ? періодѣ своего гегельянства, когда весь міръ представлялся имъ въ видѣ одной саморазвивающейся Идеи. "Истина только въ объективности" ? провозгласилъ Бѣлинскій вслѣдъ за Бакунинымъ, и исходя отсюда, пришелъ къ своей знаменитой теоріи "разумной дѣйствительности"; онъ принялъ міръ въ его ужасахъ, ибо оправданіемъ ему служилъ абсолютный, саморазвивающійся Духъ. Друзья Бѣлинскаго (Бакунинъ, Станкевичъ и др.) понимали, что "Bessarione furioso" неправильно толкуетъ гегельянскую дѣйствительность, но и для нихъ абсолютный Духъ служилъ оправданіемъ міру ? на этой почвѣ сходились всѣ русскіе гегельянцы. "...Они не понимаютъ, что такое "дѣйствительность", ? писалъ Грановскому Станкевичъ про Бѣлинскаго и его сторонниковъ: ? ...о дѣйствительности пусть прочтутъ въ "Логикѣ" (Гегеля), что дѣйствительность въ смыслѣ непосредственности, внѣшняго бытія ? есть случайность ; что дѣйствительность, въ ея истинѣ, есть Разумъ , Духъ"... Итакъ, какъ ни понимать дѣйствительность, все равно объективный смыслъ мі-рового процесса есть основной фактъ, съ высоты котораго наши гегельянцы оправдывали, принимали, понимали міръ. Когда къ умирающему Станкевичу зашелъ одинъ его знакомый, художникъ Марковъ (это имя слѣдовало бы сохранить отъ забвенія, такъ какъ въ Марковѣ читатель сейчасъ увидить человѣка вѣчнаго карамазовскаго типа, непримиримаго субъективиста, противника всѣхъ гегельянскихъ метафизическихъ утѣшеній), когда этотъ Марковъ, говоримъ мы, "закидалъ" Станкевича философскими вопросами и сомнѣніями о смыслѣ зла въ мірѣ, объ оправданіи міра, то на все это Станкевичу "было ему трудно отвѣчать"... "Я никогда почти ? признается Станкевичъ ? не дѣлаю себѣ такихъ вопросовъ. Въ мірѣ господствуетъ духъ, разумъ: это успокаиваетъ меня насчетъ всего. Но его (Маркова) требованія не эгоистическія ? нѣтъ! Существованіе одного голоднаго нищаго довольно для него, чтобы разрушить гармонію природы. Тутъ трудно отвѣчать что-нибудь, тутъ помогаетъ характеръ, помогаетъ невольная вѣра, основанная на знаніи разумнаго начала"... Да, тутъ трудно отвѣчать что-нибудь, тутъ объективистамъ всегда приходится ссылаться на вѣру... И не характерно ли, что искушенный въ философской мудрости Станкевичъ теряется передъ категорически поставленнымъ вопросомъ о сочетаніи зла съ "гармоніей природы"?

ѣлесообразности, объективной осмысленности жизни стала, наконецъ, слишкомъ тяжелой для нашихъ гегельянцевъ; мало-по-малу они стали чувствовать, что задыхаются на этой своей слишкомъ возвышенной философ-ской позиціи. Протестъ противъ объективизма нарасталъ постепенно. Сперва, еще въ разгаръ увлеченія гегельянствомъ, мы находимъ у того же Станкевича легкую иронію надъ объективной точкой зрѣнія. Напримѣръ: "...какія чувства волнуютъ твою морю подобную душу? спросишь ты. Гмъ! Душа ? что такое душа? ? Reflexion in sich. Что море? ? Reflexion in anderes. Солнце соединило атомы на радость и горе, и это соединеніе называется: рабъ божій Николай"... Эта почтительная иронія не помѣшала Станкевичу оставаться до смерти убѣжденнымъ гегельянцемъ, объективистомъ, вѣрующимъ въ объективную цѣлесообразность и въ объективный смыслъ жизни; окончательно разорвать съ гегельянствомъ, съ мистической теоріей прогресса суждено было Бѣлинскому.

Какъ и почему Бѣлинскій отшатнулся отъ объективизма, какъ проклялъ онъ то Общее, на которое раньше возлагалъ всѣ надежды и въ которомъ видѣлъ смыслъ и оправданіе всего ? объ этомъ намъ приходилось уже говорить въ другомъ мѣстѣ {"Ист. русск. общ. мысли", т. I, гл. VI, особенно стр. 268-273.}. Отказавшись отъ метафизическихъ утѣшеній трансцендентнымъ, Бѣлинскій сперва впалъ въ холодное отчаяніе, которое прорывалось у него и позднѣе ? именно потому, что онъ не былъ въ состояніи найти сразу точку опоры. Ему все казалось, что разъ въ жизни нѣтъ объективной целесообразности, то нѣтъ и никакой. "Жизнь ? ловушка, а мы ? мыши; инымъ удается сорвать приманку и выйти изъ западни, но большая часть гибнетъ въ ней, а приманку развѣ понюхаетъ... Глупая комедія, чортъ возьми! Будемъ же пить и веселиться, если можемъ, нынѣшній день нашъ ? вѣдь нигдѣ на нашъ вопль нѣту отзыва!"... Пока у людей есть въ запасѣ метафизическія утѣшенія, вѣра, то они могутъ переносить зло и ужасы жизни; нѣтъ этой вѣры ? и лучшіе изъ людей "молча и гордо, твердымъ шагомъ идутъ въ ненасытимое жерло смерти... Трагическое положеніе, воскликнешь ты съ улыбкой торжества (Бѣлинскій все это пишетъ Боткину). Дитя, полно тебѣ играть въ понятія, какъ въ куклы! Твое трагическое ? безсмыслица, злая насмѣшка судьбы надъ бѣднымъ человѣчествомъ!"

ѣтъ, это ясно теперь Бѣлинскому; а разъ нѣтъ объективнаго смысла, то нѣтъ и никакого: зачѣмъ все это, когда все умретъ, и вы, и я, и горы? ? вопрошаетъ, какъ помнимъ, одинъ изъ андреевскихъ героевъ. Въ этомъ переходномъ настроеніи, близкомъ къ непріятію міра, былъ въ то время и Бѣлинскій. "Я не понимаю, къ чему все это и зачѣмъ: вѣдь всѣ умремъ и сгніемъ ? для чего-жъ любить, вѣрить, надѣяться, страдать, стремиться, страшиться? Умирають люди, умираютъ народы, умретъ и планета наша"... И всѣ эти мысли Бѣлинскій высказываетъ въ томъ самомъ 1840 году, когда начинавшійся разрывъ съ "Егоромъ Федорычемъ Гегелевымъ" заставилъ его отказаться отъ вѣры въ объективную целесообразность, въ объективную осмысленность жизни, въ основныя положенія того, что мы условно назвали мистической теоріей прогресса.

ѣ краткаго періода отмѣченныхъ выше колебаній, Бѣлинскій при-шелъ не къ имманентному субъективизму, а къ позитивной теоріи прогресса: слишкомъ страшно было совершенно отречься отъ надежды на возможность объективнаго смысла жизни; лучше было возложить упованіе на свѣтлое будущее человѣчества и этимъ свѣтлымъ будущимъ освѣтить и освятить мракъ настоящаго: "мы должны страдать, чтобы нашимъ внукамъ было легче жить"... Здѣсь Бѣлинскій сошелся съ тѣмъ теченіемъ русской мысли, которое уже съ начала тридцатыхъ годовъ имѣло своими представителями Герцена и его друзей и которое характеризовалось идеалами соціализма, въ формѣ сенъ-симонизма сперва и фурьеризма позднѣе. Достаточно извѣстно, какъ Бѣлинскій въ началѣ сороковыхъ годовъ съ обычной своей страстностью проповѣдывалъ и исповѣдывалъ это ученіе соціализма, которое стало для него "идеею идей, бытіемъ бытія"; въ немъ онъ видѣлъ оправданіе міра, объективный смыслъ жизни. Не будемъ останавливаться на этомъ періодѣ вѣры Бѣлинскаго въ позитивную теорію прогресса, но замѣтимъ, что во второй половинѣ сороковыхъ годовъ онъ уже охладѣлъ къ соціализму, хотя социальность и осталась навсегда его девизомъ. Это охлажденіе объясняется между прочимъ (если не главнымъ образомъ) пониманіемъ безсилія какой бы то ни было позитивной теоріи прогресса оправдать міръ, отвѣтить на карамазовскіе вопросы. Самъ того не сознавая, Бѣлинскій все чаще и чаще сходилъ съ зыбкой почвы признанія объективной осмысленности жизни и становился на точку зрѣнія имманентняго субъективизма. Уже въ своемъ знаменитомъ письмѣ (отъ 1-го марта 1841 г.), въ которомъ окончательно былъ сформулированъ разрывъ съ Гегелемъ, Бѣлинскій требовалъ отчета о каждомъ изъ братій по крови ? и мы помнимъ, какъ комментируетъ Л. Шестовъ эту знаменитую фразу. Здѣсь начало если не міровоззрѣнія, то настроенія имманентнаго субъективизма, и съ этихъ поръ настроенія эти не перестаютъ звучать у Бѣлинскаго. "Что мнѣ въ томъ, что моимъ или твоимъ дѣтямъ будетъ хорошо, если мнѣ скверно, и если не моя вина въ томъ, что мнѣ скверно?" Теперь Бѣлинскій понимаетъ, что "въ каждомъ моментѣ человѣка есть современныя этому моменту потребности и полное ихъ удовлетвореніе", что для оправданія настоящаго безсмысленно ссылаться на будущее; теперь онъ соглашается, что никакое будущее совершенство, ни земное, ни небесное, не искупаетъ безсмыслицы несовершенства настоящаго времени, что осмысливать настоящее несовершенство человѣческой жизни можно только настоящимъ же. "Совершенство есть идея абстрактнаго трансцендентализма, и потому оно подлѣйшая вещь въ мірѣ, ? писалъ Бѣлинскій уже за годъ до смерти. ? Человѣкъ смертенъ, подверженъ болѣзни, голоду, долженъ отстаивать съ бою жизнь свою ? это его несовершенство, но имъ-то и великъ онъ, имъ-то и мила и дорога ему жизнь его"...

ѣчательныя слова показываютъ намъ, какъ близко подошелъ Бѣлинскій къ міровоззрѣнію имманентнаго субъективизма, охладѣвъ и къ мистической и къ позитивной теоріямъ прогресса. Почти въ это же самое время Герценъ впервые и съ блестящей ясностью формулировалъ эту новую точку зрѣнія въ своей геніальной книгѣ "Съ того берега"; послѣ двухъ десятилѣтій страстной вѣры въ "совершенство", въ саморазвивающуюся природу и идею, въ оправданіе настоящаго будущимъ, русская мысль пришла къ имманентному субъективизму. И геніальнымъ выразителемъ этого міровоззрѣнія былъ Герценъ.

ѣ "соціальности" Герценъ твердо стоялъ еще съ самаго начала тридцатыхъ годовъ. Но какъ-разъ къ тому времени, когда Бѣлинскій въ началѣ сороковыхъ годовъ провозгласилъ своимъ девизомъ "соціальность", Герценъ сталъ мало-по-малу ? сначала незамѣтно для самого себя ? создавать міровоззрѣніе имманентнаго субъективизма. Оно складывалось въ его сознаніи постепенно ? мы можемъ убѣдиться въ этомъ, читая замѣчательный герценовскій дневникъ 1842-1845 гг. То тамъ, то сямъ мимоходомъ касается Герценъ вопроса о цѣли жизни, вопроса о случаѣ и случайности; ставитъ вопросъ, мелькомъ отвѣчаетъ на него, черезъ нѣсколько времени снова возвращается къ нему и снова даетъ прежній отвѣтъ, одинаково далекій и отъ мистической и отъ позитивной теоріи прогресса. Въ спорѣ со славянофилами, типичными представителями мистической теоріи прогресса, Герценъ уже вполнѣ ясно подчеркивалъ основное положеніе имманентнаго субъективизма.

Это было еще въ 1842 году. Но только пятью годами позднѣе Герценъ окончательно сформулировалъ свои воззрѣнія на смыслъ жизни человѣка и человѣчества, на случай, на целесообразность; онъ сдѣлалъ это въ первой главѣ своей книги "Съ того берега". Эта удивительная книга ? ее и самъ Герценъ считалъ лучшимъ изъ всего написаннаго имъ ? является началомъ новой эпохи русской мысли. Здѣсь мы не будемъ говорить о томъ, что книга эта начала собою эру русскаго народничества, что и славянофильство и западничество съ этихъ поръ оказались одинаково превзойденными; мы остановимся только на проявленіи въ этой геніальной книгѣ тѣхъ воззрѣній, которыя мы объединяемъ названіемъ "имманентнаго субъективизма".

ѣнія эти ярко и выпукло обрисованы Герценомъ въ главѣ "Передъ грозой" ? первой и, быть можетъ, самой блестящей главѣ изъ всей книги. Глава эта написана въ формѣ діалога, дѣйствительно происходившаго въ 1847 г. между Герценомъ и И. П. Галаховымъ (о немъ см. въ XXIX главѣ "Былого и Думъ"). Галаховъ упорно отстаивалъ позицію объективизма, позитивную теорію прогресса, цѣль въ будущемъ, а Герценъ шагъ за шагомъ тяжелыми ударами разбивалъ всѣ эти объективно-телеологическія теоріи съ точки зрѣнія того міровоззрѣнія, которое мы назвали имманентнымъ субъективизмомъ. Съ удивительной силою вскрывалъ Герценъ трусость мысли большинства объективистовъ, которые съ ужасомъ бѣгуть отъ мысли о безсмысленности жизни, объ отсутствіи въ ней объективнаго смысла. Чтобы заглушить эти рѣчи внутренняго голоса, человѣкъ готовъ схватиться за все, онъ торопится опьянить себя пошлостью обыденной жизни, вѣрою, виномъ, мистицизмомъ ? чѣмъ ни попало, лишь бы скрыть отъ себя истину, что жизнь не имѣетъ ни-какого объективнаго смысла. И вся человѣческая жизнь проходитъ большею частью "въ этой боязни изслѣдовать, чтобъ не увидать вздоръ изслѣдуемаго"...

ß das Geheimnis, was Gott und die Welt und der Mensch sei? Nein, doch niemand hört's gerne -? da bleibt es geheim, {В цитате исправлены мелкие недочеты по изданию Гёте. - Прим. ImWerden. } ? эти слова (Гёте) недаромъ взялъ эпиграфомъ Герценъ къ своему діалогу съ Галаховымъ. Да, что жизнь не имѣетъ объективнаго смысла ? niemand hört's gerne; большинство предпочитаетъ заткнуть уши, закрыть глаза или, подобно страусу, спрятать голову, чтобы не видѣть и не слышать. На полѣ битвы остаются только вооруженные вѣрою объективисты: они вѣрятъ, что жизнь ихъ и жизнь человѣчества направлена къ нѣкоторой конечной цѣли, что настоящее оправдывается и объясняется будущимъ, что грядущее земное или небесное блаженство придаетъ объективный смыслъ человѣческой жизни. И когда имъ говорятъ, что ихъ вѣра не есть аргументъ въ пользу истины, когда "трансцендентной неочевидности" ихъ вѣры противопоставляютъ эмпирическую очевидность безсмысленности жизни человѣка и жизни человѣчества, ? тогда они растерянно хватаются за любые аргументы, лишь бы доказать "нелѣпость" міровоззрѣнія имманентнаго субъективизма.

ѣръ, Галаховъ Герцену: ? въ природѣ все такъ цѣлесообразно, а цивилизація, высшее усиліе, вѣнецъ эпохи, выходитъ безцѣльно изъ нея?... Въ вашей философіи исторіи есть что-то возмущающее душу ? для чего эти усилія? Жизнь народовъ становится праздной игрой, лѣпитъ, лѣпитъ по песчинкѣ, по камешку, а тутъ опять все рухнется на земь и люди ползутъ изъ-подъ развалинъ, начинаютъ снова расчищать мѣсто, да строить хижины изъ мха, досокъ и упадшихъ капителей, достигая вѣками, дол-гимъ трудомъ ? паденія. Шекспиръ не даромъ сказалъ, что исторія скучная сказка, разсказанная дуракомъ"... Если человѣчество играетъ безсмысленную роль бѣлки въ колесѣ, продолжаетъ Галаховъ, то вотъ мы и "опять возвратились къ Реѣ, безпрерывно рождающей въ страшныхъ страданіяхъ дѣтей, которыми закусываетъ Сатурнъ... Какая цѣль всего этого? Вы обходите этотъ вопросъ, не рѣшая его; стоитъ ли дѣтямъ родиться для того, чтобъ отецъ ихъ съѣлъ, да вообще стоитъ ли игра свѣчъ?"

Прежде всего ? за свѣчи не вы платите, ядовито отвѣчаетъ Герценъ всѣмъ объективнымъ телеологамъ въ лицѣ Галахова. Иными словами это значитъ: parlez pour vous и не думайте, что для всѣхъ, какъ для васъ, жизнь безъ объективнаго смысла не имѣетъ цѣны. Объективнаго смысла жизни нѣтъ, но жизнь имѣетъ субъективный смыслъ; объективной цѣли въ будущемъ ни жизнь человѣчества, ни жизнь человѣка не имѣютъ, но такой цѣлью является настоящее, является каждый данный моментъ. И Герценъ блестяще развиваетъ тѣ мысли, которыя онъ высказывалъ еще въ своемъ дневникѣ 1842-го года. "Настоящее есть реальная сфера бытія, ? писалъ тогда Герценъ: ? ...цѣль жизни ? жизнь. Жизнь въ той формѣ, въ томъ развитіи, въ которомъ поставлено существо, т.-е. цѣль человѣка ? жизнь человѣческая" (28 іюня 1842 г.). И еще: "проклятое невниманіе наше къ настоящему дѣлаетъ то, что мы только умѣемъ воспоминать утраченное... Ловить настоящее, одѣйствоворить въ себѣ всѣ возможности на блаженство ? подъ нимъ я разумѣю и общую дѣятельность, и блаженство знанія такъ же, какъ блаженство дружбы, любви, семейныхъ чувствъ ? а тамъ, что будетъ, то будетъ; на мнѣ отвѣтственность не лежитъ; тотъ отвѣтитъ, кто скрылъ талантъ въ землю, чтобъ его не украли... Всѣ стороны, составляющая живой духъ человѣка, должны слитно, гармонически участвовать въ его дѣяніи, иначе выйдетъ односторонность..." (16 дек. 1844 г.). Впрочемъ, заключаетъ Герценъ, "на эту тему можно написать цѣлую тетрадь..." Онъ и написалъ ее тремя годами позднѣе: на эту тему написана, какъ мы знаемъ, вся первая глава "Съ того берега".

ѣль ? въ настоящемъ, категорически заявляетъ теперь Герценъ, ибо жизнь "ничего личнаго, индивидуальнаго не готовитъ впрокъ, она всякій разъ вся изливается въ настоящую минуту". Оттого-то и "каждая историческая фаза имѣетъ полную дѣйствительность, свою индивидуальность, каждая ? достигнутая цѣль, а не средст-во"; "оттого каждый историческій мигъ полонъ, замкнутъ по-своему, какъ всякій годъ съ весной и лѣтомъ, съ зимой и осенью, съ бурями и хорошей погодой. Оттого каждый періодъ новъ, свѣжъ, исполненъ своихъ надеждъ, самъ въ себѣ носитъ свое благо и свою скорбь, настоящее принадлежитъ ему"... И это ничуть не противорѣчитъ тому, что всю исторію человѣчества связуетъ воедино красная нитка прогресса, этого непрерывнаго родового роста человѣчества. Ибо "этотъ родовой ростъ не цѣль, какъ вы полагаете, а свойство преемственно продолжающагося существованія поколѣній. Цѣль для каждаго поколѣнія ? оно само"... "...Изъ этого ясно одно, что надобно пользоваться жизнью, настоящимъ; не даромъ природа всѣми языками своими безпрерывно манитъ къ жизни и шепчеть на ухо всему свое vivere memento".

ѣтъ ничего нелѣпѣе, какъ искать какія-то объективныя цѣли въ концѣ жизненнаго пути человѣка или человѣчества и приходить въ отчаяніе при мысли, что никакихъ конечныхъ цѣлей нѣть, что существують только наши, субъективныя, человѣческія цѣли. "Смотрѣть на конецъ, а не на самое дѣло ? величайшая ошибка", замѣчаетъ Герценъ. Объективные телеологи ужасаются, что конечная цѣль можетъ не существовать: если нѣтъ конечной цѣли, то въ чемъ же тогда смыслъ и цѣль нашей жизни? "Какая цѣль всего этого? Вы обходите этотъ вопросъ", говорилъ Галаховъ Герцену. Но Герценъ какъ-разъ и подходитъ къ самому центру этого вопроса: "а какая цѣль пѣсни, которую поетъ пѣвица?" ? спрашиваетъ онъ въ свою очередь. Пѣсню надо слушать и наслаждаться ею, какъ настоящимъ, а не ждать отъ нея чего-то въ будущемъ; точно также и наша жизнь сама себѣ цѣль, цѣль есть каждый данный мо-ментъ, какъ для жизни человѣка, такъ и для жизни человѣчества. Жизнь и исторія есть въ каждый данный моментъ достигнутая цѣль, а не средство для достиженія какой-либо цѣли. "То-есть, просто, цѣль природы и исторіи ? мы съ вами?" ? иронически во-прошаетъ Галаховъ. "Отчасти, да плюсъ настоящее всего существующаго, ? отвѣчаетъ ему Герценъ; ? тутъ все входитъ: и наслѣдіе всѣхъ прошлыхъ усилій, и зародыши всего, что будетъ... и гармонія всей солнечной системы"...

ѣхъ пунктахъ, объективные телеологи хватаются за "красную нитку прогресса", чтобы доказать фактъ существованія объективной цѣли въ жизни человѣчества: разъ существуетъ постепенное развитіе человѣчества, то, стало быть, есть и цѣль, къ которой направляется это развитіе. Но Герценъ рѣзко возстаетъ противъ попытки осмыслить настоящее будущимъ, настоящую безсмыслицу жизни будущимъ блаженствомъ, земнымъ или небеснымъ ? для него все равно: онъ одинаково безпощаденъ и къ мистической и къ позитивной теоріи прогресса. Онъ разсказываетъ (въ главѣ "Consolatio") объ одной матери, потерявшей двухъ дѣтей отъ скарлатины: "я ихъ хорошо помѣ-стила, ? утѣшала себя несчастная мать: ? они возвратились чистыми... Имъ будетъ хорошо!" И когда Герцену указываютъ, что между этой слѣпой вѣрой въ небесное блаженство и вѣрой человѣка въ людей, въ земное устроеніе громадная разница, то онъ готовъ со-гласиться только съ тѣмъ, что эта вѣра въ прогрессъ "не грубая религія des Jenseits, которая отдаетъ дѣтей въ пансіонъ на томъ свѣтѣ, а религія des Diesseits, религія науки, всеобщаго, родового, трансцендентальнаго разума, идеализма". Другой разницы между ними нѣтъ. "Объясните мнѣ, пожалуйста, отчего вѣрить въ Бога смѣшно, а вѣрить въ человѣчество не смѣшно; вѣрить въ царство небесное ? глупо, а вѣрить въ земныя утопіи ? умно? Отбросивши положительную религію, мы остались при всѣхъ религіозныхъ привычкахъ, и, утративъ рай на небѣ, вѣримъ въ пришествіе рая земного и хвастаемся этимъ"...

ѣческую жизнь? Задолго до Ивана Карамазова Герценъ даетъ на этотъ вопросъ карамазовскій отвѣтъ: никакіе "пансіоны на томъ свѣтѣ", никакіе Zukunftstaat'ы на этомъ свѣтѣ не могутъ придать объективный смыслъ жизни человѣка. Потому что: "если прогрессъ ? цѣль, то для кого мы работаемъ? Кто этотъ Молохъ, который, по мѣрѣ приближенія къ нему тружениковъ, вмѣсто награды пятится и, въ утѣшеніе изнуреннымъ и обреченнымъ на гибель толпамъ, которыя ему кричатъ: morituri te salutant, только и умѣетъ отвѣтить горькой насмѣшкой, что послѣ ихъ смерти будетъ прекрасно на землѣ"... Но даже и это утѣшеніе ? ложь, такъ какъ прогрессъ безконеченъ; и именно потому, что онъ безконеченъ, что конечной цѣли нѣтъ ? цѣль эта лежитъ передъ нами, она въ нашихъ рукахъ, ибо эта цѣль ? мы сами. "Каждая эпоха, каждое поколѣніе, каждая жизнь имѣли, имѣють свою полноту"... Цѣль въ настоящемъ ? къ этому снова возвращается Герценъ. Вмѣсто того, чтобы покланяться кумиру прогресса, говоритъ онъ, "не проще ли понять, что человѣкъ живетъ не для совершен i я судебъ , не для воплощенія идеи, не для прогресса, а единст-венно потому, что родился и ро-дился для (какъ ни дурно это слово) для настоящаго, что вовсе не мѣшаетъ ему ни получать наслѣдство отъ прошедшаго, ни оставлять кое-что по завѣщанію" ("Робертъ Оуэнъ").

ѣднюю соломинку: выставляютъ противъ теоріи имманентнаго субъективизма знакомый намъ фантомъ Случая . Въ лицѣ Галахова они обвиняютъ воззрѣніе Герцена въ логической "распущенности" и заявляютъ, что міровоззрѣніе это безсильно противъ выставляемаго ими фантома: мы не имѣемъ-де при такомъ воззрѣніи никакой гарантіи въ устойчивости жизни человѣчества, "исторія можетъ продолжаться во-вѣки вѣковъ или завтра окончиться". А послѣднее предположеніе для объективныхъ телеологовъ настолько нелѣпо, что имъ подписывается, по ихъ мнѣнію, смертный приговоръ воззрѣнію имманентнаго субъективизма.

Герценъ смѣло поднимаетъ брошенную перчатку. "Безъ сомнѣнія, ? отвѣчаетъ онъ, ? ...исторія можетъ продолжаться милліоны лѣтъ. Съ другой стороны, я ничего не имѣю противъ окончанія исторіи завтра. Мало ли что можетъ быть! Энкіева комета зацѣпитъ земной шаръ, геологическій катаклизмъ пройдетъ по поверхности, ставя все вверхъ дномъ, какое-нибудь газообразное испареніе сдѣлаетъ на полчаса невозможнымъ дыханіе ? вотъ вамъ и финалъ исторіи"... Но эта истина, какъ она ни проста, не умѣщается въ головахъ объективныхъ телеологовъ: "стоило бы очень развиваться три тысячи лѣтъ съ пріятной будущностью задохнуться отъ какого-нибудь сѣроводороднаго испаренія! ? возмущается Галаховъ: ? какъ же вы не видите, что это нелѣпость?" Удивительные, право, люди, эти обьективные телеологи! Каждый божій день на глазахъ у нихъ происходитъ подобная нелѣпость ? гибель чело-вѣческаго микрокосма, каждый день какой-нибудь камень разбиваетъ голову вступающему въ жизнь человѣку ? и тутъ они не спрашиваютъ себя: стоило ли человѣку развиваться двадцать лѣтъ съ пріятной будущностью случайно попасть подъ падающій съ крыши камень? Этого они не спрашиваютъ! За нихъ этотъ вопросъ ставятъ тѣ "субъективисты", которые, подобно Л. Шестову, вслѣдъ за Герценомъ понимаютъ, что "смерть одного не меньше нелѣпа, какъ гибель всего рода человѣческаго"... Такъ отвѣчаетъ Герценъ, такъ отвѣчаетъ имманентный субъективизмъ. Смерть человѣка нелѣпа ? и все-таки человѣческая жизнь имѣетъ субъективный смыслъ; гибель человѣчества будетъ не менѣе нелѣпа ? и все же жизнь человѣчества субъективно осмысленна. Надо только помнить, что никакой объективной цѣли въ будущемъ нѣтъ, что цѣль въ настоящемъ ? и все остальное приложится.

въ качествѣ ultimae rationis, привелъ Герцена къ его взгляду на прогрессъ, на жизнь, на смыслъ ея: достаточно взглянуть въ его дневникъ, на записи отъ 1-го іюля 1842 г., 23-го іюля и 6-го августа 1844 г. и др. Мы не будемъ на нихъ останавливаться, приведемъ только одну выдержку: "кто поручится за то, что какая-нибудь перемѣна въ солнцѣ вызоветъ катаклизмъ во всю поверхность земного шара, и тогда мы съ звѣрьми и растеніями погибнемъ и на наше мѣсто явится новое населеніе, прилаженное къ новой землѣ. Страшная вещь, а отвѣчать нельзя. Одно настоящее наше, а его-то цѣнить не умѣемъ" (23-го іюля 1844 г.). Мы видѣли, какъ эту же мысль Герценъ выразилъ тремя годами позднѣе; онъ сказалъ: гибель человѣчества возможна, но настоя-щее ? наше, а потому его надо цѣнить, въ немъ надо видѣть цѣль всего существующаго.

Мы закончимъ про Герцена ссылкой на его извѣстный споръ съ Хомяковымъ, имѣвшій мѣсто еще 20-го декабря 1842 г. Споръ этотъ описанъ Герценомъ въ "Быломъ и Думахъ" и онъ для насъ такъ интересенъ, что мы позволимъ себѣ привести его цѣликомъ. Однимъ разумомъ, говорилъ Хомяковъ, "не дойдешь до того, чтобы понять природу иначе, какъ простое безпрерывное броженіе, не имѣющее цѣли, и которое можетъ и продолжаться, и остановиться. А если это такъ, то вы не докажете и того, что исторія не оборвется завтра, не погибнетъ съ родомъ человѣческимъ, съ планетой?

ѣтилъ я ему, ? что я берусь это доказывать, я очень хорошо зналъ, что это невозможно.

ѣсколько удивленный, ? вы можете принимать эти страшные результаты свирѣпѣйшей имманенции и въ вашей душѣ ничего не возмущается?

ѣтъ.

ѣрѣ, послѣдовательны; однако, какъ человѣку надобно свихнуть себѣ душу, чтобъ примириться съ этими печальными выводами нашей науки и привыкнуть къ нимъ!

ѣ, что не - наука ваша истиннѣе, и я приму ее также откровенно и безбоязненно, къ чему бы она меня ни привела.

- Для этого надобно вѣру.

ѣй Степановичъ, вы знаете: "на нѣтъ и суда нѣтъ" {Въ "Дневникѣ" отъ 21-го декабря 1842 г. этотъ споръ изложенъ подробнѣе и съ несколько иными оттѣнками, показывающими, что Герценъ въ то время далеко еще не стоялъ на своей позднѣйшей точкѣ зрѣнія "свирѣпѣйшей имманенцiи". - Все предыдущее ср. съ "Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. 359 - 365.}.

ѣчательнымъ діалогомъ мы можемъ заключить споръ Герцена, какъ представителя новаго міровоззрѣнія, съ объективными телеологами, стоящими то на почвѣ позитивной теоріи прогресса (какъ Галаховъ), то на почвѣ мистической теоріи прогресса (какъ Хомяковъ). И съ этими и съ другими его борьба была одинаково побѣдоносна; и тѣ и другіе, въ концѣ концовъ, принуждены были хвататься за вѣру въ объективную осмысленность жизни. На этой плоскости дальнѣйшій споръ уже, конечно, невозможенъ: вы вѣрите, а я нѣтъ, и спорящимъ остается только разойтись и сформулировать возможно точнѣе свои воззрѣнія. Герценъ и сдѣлалъ это въ своей геніальной книгѣ "Съ того берега"; въ ней мы имѣемъ передъ собою цѣльное и стройное міровоззрѣніе, то самое, которое мы назвали "имманентнымъ субъективизмомъ", а Хомяковъ когда-то обзывалъ свирѣпѣйшей имманенц i ей ...

Мы вынуждены ограничиться этимъ короткимъ эпизодомъ изъ исторіи русской мысли тридцатыхъ-сороковыхъ годовъ. Читатель видитъ, что затронутая тема настолько обширна, что исчерпать ее невозможно не только въ двухъ главахъ, но и въ двухъ томахъ. Но задача наша ? не исчерпать вопросъ, а только поставить его и намѣтить исторически испробованные общіе пути рѣшенія.

ѣ условная терминологія, ибо и мистическая теорія прогресса можетъ быть субъективной, и позитивная теорія является имманентной. Но и мистическая и позитивная теоріи видятъ оправданіе и смыслъ жизни въ будущемъ, внѣ данной реальной личности ? и въ этомъ смыслѣ мы ихъ назвали трансцендентными; и мистическая и позитивная теоріи утверждаютъ въ то же время объективный смыслъ жизни, а потому мы и противопоставляемъ имъ воззрѣніе имманентнаго субъективизма.

Когда и какъ появилось это воззрѣніе въ исторіи русской общественной мысли ? это мы видѣли выше. Мы видѣли, что геніальнымъ родоначальникомъ его былъ Герценъ, и тутъ же должны прибавить, что въ Герценѣ мы имѣемъ не только начало имманентнаго субъективизма, но и высшую точку его развитія. Послѣ Герцена позитивная теорія прогресса вновь вступила въ свои права въ эпоху нашего Sturm und Drang Регіоd'а шестидесятыхъ годовъ; а нигилизмъ конца шестидесятыхъ годовъ былъ типичнымъ вырожденіемъ теоріи имманентнаго субъективизма. Рѣзко отрицательное отношеніе Герцена къ нигилизму всѣмъ извѣстно и намъ нѣтъ необходимости останавливаться на этомъ вопросѣ.

ѣмъ Михайловскій. Въ другомъ мѣстѣ мы подробно прослѣдили связь міровоззрѣній Герцена, Лаврова и Михайловскаго {"Ист. русск. общ. мысли", т. II, стр. 128-133.

ѣсь отмѣтимъ только, что въ семидесятыхъ годахъ была исправлена существеннѣйшая ошибка Герцена, совершенно отрицавшаго всякую телеологію, всякую цѣлесообразность: отрицая вслѣдъ за Герценомъ всякую объективную телеологію, Михайловскій и Лавровъ признали законность субъективнаго телеологизма. Но признаніе это, совершенно справедливое по существу, фатальнымъ образомъ приблизило русское народничество къ позитивной теоріи прогресса, столь ненавистной для Герцена: снова стали оправдывать и осмысливать настоящее будущимъ; снова будущій земной рай, хотя бы какъ осуществленіе нашего субъективнаго идеала, сталъ оправдывать горе и ужасъ настоящаго. Имманентный субъективизмъ заглушался въ замѣчательномъ міровоззрѣніи Михайловскаго обычными позитивными теченіями мысли; въ позднѣйшемъ народничествѣ эти теченія стали преобладающими, такъ что въ этомъ отношеніи народничество не могло ничего противопоставить по существу объективной телеологіи марксизма съ его Zukunftstaat'ом. Одинъ только Глѣбъ Успенскій (въ своихъ блестящихъ очеркахъ "Крестьянинъ и крестьянскій трудъ") пробовалъ связать общіе взгляды народничества съ основнымъ положеніемъ имманентнаго субъективизма: цѣль въ настоящемъ; но эта попытка осталась случайной и неподдержанной.

ѣтовъ на вопросъ о смыслѣ жизни является въ исторіи русской мысли ХІХ-го вѣка приблизительно слѣдую-щей: въ двадцатыхъ и тридцатыхъ годахъ мы имѣемъ передъ собой мистическую теорію прогресса , опирающуюся на различныя формы нѣмецкаго философскаго идеализма той эпохи; въ сороковыхъ годахъ на смѣну приходить позитивная теорія прогресса , исходящая изъ принциповъ соціализма и вообще "соціальности", съ ихъ вѣрою въ Человѣчество. Однако и эта теорія къ концу сороковыхъ годовъ перестаетъ удовлетворять своихъ адептовъ ? по крайней мѣрѣ наиболѣе выдающихся изъ нихъ, и тогда, въ пятидесятыхъ годахъ (1848 ? 1855) окончательно формируется и формулируется міровоззрѣніе имманентнаго субъективизма , выразителемъ котораго является Гер-ценъ. Въ шестидесятыхъ годахъ происходитъ процессъ популяризаціи и вульгаризаціи этого міровоззрѣнія, получающаго широкую извѣстность въ крайне упрощенныхъ формахъ утилитаризма; въ ниги-лизмѣ конца шестидесятыхъ годовъ эти взгляды приходятъ къ самовырожденію. Въ семидесятыхъ годахъ мы видимъ частичный возвратъ къ воззрѣніямъ Герцена и дальнѣйшее развитіе ихъ у Лаврова и Михайловскаго; но чѣмъ дальше, тѣмъ больше русская общественная мысль снова проникается положеніями позитивной теоріи прогресса , которая достигаетъ своего апогея въ девяностыхъ годахъ, въ русскомъ марксизмѣ. Тогда въ концѣ девяностыхъ годовъ и въ началѣ девятисотыхъ снова возрождается и одно время царитъ ("Проблемы идеализма") мистическая теорія прогресса , проявляющаяся сперва въ формахъ философскаго идеализма, а затѣмъ быстро принимающая религіозныя формы. Наконецъ, въ послѣдніе годы снова замѣтно усиленіе идей имманентнаго субъективизма ? на этотъ разъ болѣе въ области художественнаго творчества, чѣмъ въ области философско-критической мысли. Фиксировать въ послѣдней области эти взгляды ? одна изъ задачъ лежащей передъ читателемъ книги.

Что же касается до области художественнаго творчества, то мы не имѣемъ здѣсь ни малѣйшей возможности хотя бы вскользь прослѣдить за отраженіемъ въ ней отмѣченныхъ выше взглядовъ на міръ, на жизнь, на человѣка. Это громадная тема. Одному Пушкину пришлось бы посвятить особую статью, чтобы намѣтить отвѣты его творчества на вопросъ о смыслѣ жизни, о цѣли, о человѣкѣ и человѣчествѣ. Но и безъ этихъ подробныхъ изслѣдованій мы имѣемъ возможность заключить a priori, что имманентный субъективизмъ ? не какъ теорія, а какъ полусознанное чувство ? имѣлъ большое значеніе въ области интуитивнаго художественнаго творчества: мы увидѣли бы это на томъ же Пушкинѣ, если бы могли остановиться на немъ подробно {См. на эту тему статью автора: "Евгеній Онѣгинъ", въ изд. "Пушкинъ" Брокгаузъ-Ефрона, т. III, стр. 205-234.}. То же самое справедливо и относительно Л. Толстого: послѣ всего того, что мы слышали о немъ отъ Л. Шестова, намъ нѣтъ надобности доказывать, что въ "Войнѣ и мирѣ" Л. Толстой, самъ того не сознавая, выразилъ въ рядѣ художественныхъ образовъ воззрѣніе о цѣли въ настоящемъ. Еще болѣе яркій примѣръ ? Достоевскій: онъ велъ ожесточенную борьбу съ позитивной теоріей прогресса, а противъ своей воли наносилъ удары и мистической теоріи прогресса. Въ типѣ Ивана Карамазова и его устами онъ съ геніальной проникновенностью высказалъ сокрушающіе доводы противъ земного и небеснаго Zukunftstaat'a. Иванъ Карамазовъ ? величайшій союзникъ Герцена на протяженіи всего XIX вѣка.

ѣмъ воззрѣніемъ, прошлое котораго даетъ намъ вѣру въ его будущее. А потому мы и закончимъ этимъ нашъ краткій историко-литературный обзоръ. Мы могли бы еще остановиться на мотивахъ имманентнаго субъективизма у Тургенева, у Чехова; на враждебной всему этому объективной телеологіи М. Горькаго съ его вѣрой въ человѣчество, въ "народушко". Мы могли бы еще разъ подробнѣе остановиться на объективной телеологіи мистической теоріи прогресса нашихъ нео-идеалистовъ и нео-мистиковъ въ родѣ Мережковскаго, Бердяева; на своеобразномъ преломленіи идей имманентнаго субъективизма объ объективной безсмысленности жизни человѣка и человѣчества въ интересной трагедіи В. Брюсова "Земля"; на пьескѣ А. Блока "Балаганчикъ"; на попыткѣ найти новый путь къ отвѣту въ книгѣ Н. Минскаго "При свѣтѣ совѣсти. Мечты и мысли о цѣли жизни". Мы могли бы... Но все это завлекло бы насъ слишкомъ далеко и не привело бы насъ къ новымъ выводамъ, а только подтвердило бы уже добытыя положенія. Мы предпочитаемъ поэтому указать только на тѣхъ трехъ писателей, изученіе которыхъ помогло намъ оріентироваться въ вопросѣ о смыслѣ жизни. Но и здѣсь мы, не входя въ подробности, ограничимся только общимъ указаніемъ на связь основныхъ идей творчества Ѳ. Сологуба, Л. Андреева и Л. Шестова съ основными положеніями имманентнаго субъективизма. Пріятіе міра и признаніе цѣли въ настоящемъ у Ѳ. Сологуба; этотъ же мотивъ, осложненный горькимъ признаніемъ объективной безсмысленности жизни и міра у Л. Андреева; эти же мотивы, соединенные съ признаніемъ субъективной целесообразности и субъективной осмысленности жизни у Л. Шестова, ? все это показываетъ намъ, что какъ ни далеко отошли мы отъ Герцена, но до сихъ поръ его философія остается жизнетрепещущей, способной съ тѣхъ или иныхъ сторонъ отразиться въ творчествѣ талантливѣйшихъ изъ современныхъ писателей. А потому, не призывая никого "назадъ къ Герцену", мы все же думаемъ, что "впередъ отъ Герцена" лежитъ вѣрный путь; это путь того имманентнаго субъективизма, сжатой характеристикой котораго мы дадимъ нашъ отвѣтъ на вопросъ о смыслѣ жизни, чѣмъ и заключимъ настоящую книгу.

А теперь еще два слова о Герценѣ, чтобы не возвращаться къ нему въ дальнѣйшемъ и чтобы избѣжать нѣкоторыхъ возможныхъ недоразумѣній. И прежде всего намъ хотѣлось бы особенно подчеркнуть, что въ философіи исторіи Герцена мы видимъ отнюдь не окончательное рѣшеніе вопроса о смыслѣ жизни, а только вѣрный путь, вѣрное направленіе. Имманентный субъективизмъ Герцена ? не торная дорога, которая ведетъ въ разъ навсегда построенную твердыню истины, а только направленіе, указываемое стрѣлкой компаса. Слѣдуя этому направленію, мы должны сами прорубать себѣ дорогу черезъ чащи и дебри, мы сами должны творить , а не слѣпо слѣдовать за однажды избраннымъ путеводителемъ. "Не ищи рѣшеній въ этой книгѣ ? ихъ нѣтъ въ ней" ? сказалъ самъ Герценъ на первой страницѣ "Съ того берега"; не будемъ же искать готовыхъ отвѣтовъ ни въ этой книгѣ, ни въ какой-либо другой.

ѣмъ этимъ, то онъ уже не будетъ удивленъ тѣмъ обстоятельствомъ, что пессимистическая концепція книги Герцена заменилась бодрымъ и оптимистическимъ настроеніемъ возрождающагося имманентнаго субъективизма. Философія исторіи Герцена сложилась у него задолго до событій 1848-го г.: мы прослѣдили за ея постепеннымъ ростомъ еще съ эпохи "новгородскаго сидѣнія" Герцена, т.-е. съ 1842-го г.; разобранная нами первая глава "Съ того берега" была написана до событій февральской революціи ? въ декабрѣ 1847-го года. Но, несмотря на все это, несомнѣнно, что всѣ европейскія впечатлѣнія Герцена, и до-революціонныя и по-революціонныя, придали этой его философіи исторіи вполнѣ опредѣленную пессимистическую окраску: книга Герцена была порождена великимъ отчаяніемъ, эта фраза стала общимъ мѣстомъ. Этимъ общимъ мѣстомъ затемнялось до сихъ поръ то обстоятельство, что философія исторіи Герцена только вполнѣ случайно получила окраску пессимизма, что между имманентнымъ субъективизмомъ съ одной стороны и пессимизмомъ съ другой нѣтъ рѣшителъно никакой неразрывной логический связи, что связь эта была только историческая. И въ настоящее время мы, принимая въ общихъ чертахъ герценовскую философію исторіи, безконечно далеки отъ пессимистическаго настроенія; міровоззрѣніе имманентнаго субъективизма является бодрымъ, активнымъ, жизненнымъ, субъективно осмысливающимъ жизнь человѣка и жизнь человѣчества.

ѣніи, ? говорилъ Герцену Галаховъ, ? много смѣлости, силы, правды, но у васъ никогда не будетъ послѣдователей... Мнѣніе это было вполнѣ естественно въ устахъ объективнаго телеолога, впервые столкнувшагося съ насмѣшливымъ отрицаніемъ всякой объективной телеологіи: слишкомъ неожиданно было это отрицаніе, оно выбивало изъ проторенной мыслью колеи, оно казалось еретическимъ и ни подъ какимъ видомъ не пріемлемымъ. Но мы знаемъ теперь, что Галаховъ ошибся. Правда, у Герцена никогда не было "учениковъ", которые бы слѣпо шли по пятамъ учителя; но у него были послѣдователи, которые пошли по указанному имъ направленію не только въ области соціально-политическихъ идей, но и въ области соціально-философскихъ вопросовъ. Нѣкоторые изъ этихъ послѣдователей извратили имманентный субъективизмъ Герцена, другіе сильно видоизмѣнили основные пункты герценовской философіи исторіи, третьи независимо отъ Герцена съ громадной силой развили родственныя ему мысли, ? какъ бы то ни было, но зерно, посѣянное Герценомъ, никогда не умирало въ исторіи русской общественной мысли. И ? это можно съ увѣренностью сказать ? оно никогда не умретъ. Оно никогда не умретъ, ибо представляетъ собою вполнѣ обособленное, не совпадающее ни съ мистической, ни съ позитивной теоріями прогресса рѣшеніе вопроса о смыслѣ жизни человѣка и человѣчества. Оно никогда не умретъ, потому что имманентный субъективизмъ является особымъ типомъ міровоззрѣнія и его будутъ держаться тѣ, которыхъ одинаково не удовлетворяетъ и позитивное осмысливаніе жизни раемъ земнымъ и мистическое осмысливаніе жизни раемъ небеснымъ.

Герцену мыслителями. И нѣтъ сомнѣнія, что знаменитая книга Фейербаха "Das Wesen des Christentums" (которая была для Герцена, по его же признанію, толчкомъ къ разрыву и съ мистическими тео-ріями, и съ гегеліанской философіей), нѣтъ сомнѣнія, говоримъ мы, что книга эта помогла Герцену выяснить сущность своего міровоззрѣнія. "Моя задача, ? говорилъ Фейербахъ, ? открыто и честно, ясно и опредѣленно вскрыть и высказать тайну религіи: жизнь есть Богъ, наслажденіе жизнью есть божественное наслажденіе, истинная полнота жизни есть истинная религія... Каждый данный моментъ осуществляетъ въ себѣ всю полноту и цѣльность бытія, цѣль котораго ? въ немъ самомъ, въ безпредѣльномъ самоутвержденіи человѣческой реальности; каждый мигъ мы пьемъ до дна чашу безсмертія, опять и немедленно наполняющуюся да краевъ, какъ волшебный кубокъ Оберона". Эти слова Герценъ могъ бы поставить эпиграфомъ ко всему своему міровоззрѣнію. Религію Бога Герценъ отвергъ, религію Человѣчества Герценъ не захотѣлъ принять ? и сталъ проповѣдникомъ религіи человѣка , религіи жизни. Иного пути, кромѣ этихъ трехъ ? нѣтъ. И съ тѣхъ поръ какъ существуетъ философія ? а это значитъ: съ тѣхъ поръ какъ существуетъ человѣкъ ? по этимъ тремъ путямъ съ безчисленными развѣтвленіями упорно идетъ человѣческая мысль. Путь, выбранный Герценомъ ? не моложе другихъ: вѣдь за много вѣковъ до нашего времени Эпикуръ предвосхитилъ приведенныя нами выше слова Фейербаха...

Изъ этого, конечно, не слѣдуетъ, что міровоззрѣніе Герцена было "эпикуреиз-момъ". Нѣтъ, оно было само по себѣ ? и для насъ важно то, что оно было въ исторіи русской мысли первымъ и геніальнымъ самостоятельнымъ опытомъ анти-мистическаго и анти-позитивнаго философскаго построенія. Говорю: самостоятельнымъ опытомъ, потому что каково бы ни было вліяніе Фейербаха, не надо все же забывать тѣхъ словъ, которыми Герценъ начинаетъ "Съ того берега": "...я старался уразумѣть жизнь..., мнѣ хотѣлось что-нибудь узнать, мнѣ хотѣлось заглянуть подальше; все слышанное, чи-тайное не удовлетворяло, не объясняло, а, напротивъ, приводило къ противорѣчіямъ или къ нелѣпостямъ".

ѣлалъ, мы видѣли ? какъ. Этимъ знакомствомъ съ геніальными историческими и философскими воззрѣніями Герцена мы и закончимъ предпринятое на предыдущихъ страницахъ "генетическое оправданіе имманентнаго субъективизма". Читатель видитъ теперь, что не случайной бутадой мысли, не "плѣнной мысли раздраженьемъ" является проводимое въ настоящей книгѣ воззрѣніе; оно тѣсно связано со всѣмъ прошлымъ русской общественной мысли. Мы дорожимъ этой нашей связью съ прошлымъ, такъ какъ въ ней лежитъ залогъ широкаго будущаго дорогихъ для насъ убѣжденій; широкое будущее предстоить тѣмъ идеямъ, которыя при пер-вомъ же своемъ зарожденіи въ исторіи русской мысли достигли такой силы, такой яркости и съ тѣхъ поръ не умираютъ среди русской интеллигенции; будущее еще передъ ними. "Мы увѣрены, ? позволю себѣ привести свои же слова, ? что въ ближайшемъ будущемъ русская интеллигенция придетъ къ тому философско-историческому индивидуализму (имманентному субъективизму), который одинъ только даетъ возможность немедленнаго рѣшенія проблемы индивидуализма для каждаго отдѣльнаго лица (цѣль ? въ настоящемъ); но объ этой нашей субъективной увѣренности было бы неумѣстно распространяться въ настоящемъ мѣстѣ"... ("Ист. русск. общ. мысли", II, 519). Задачу эту ? построеніе имманентнаго субъективизма ? мы и рѣшаемъ по мѣрѣ силъ въ настоящей книгѣ.

ѣстна; теперь намъ осталось только дать краткую характеристику этого міровоззрѣнія, собрать въ одинъ фокусъ всѣ тѣ попутные выводы и заключенія, къ какимъ мы пришли при изученіи творчества Ѳ. Сологуба, Л. Андреева и Л. Шестова. Это будетъ служить въ то же время отвѣтомъ на главный вопросъ этой книги ? вопросъ о смыслѣ человѣческой жизни. Вѣдь всякое міровоззрѣніе и есть въ конечномъ счетѣ только отвѣтъ на вопросъ о смыслѣ человѣческаго существованія.

ѣ вопросъ о гносеологическихъ основахъ имманентнаго субъективизма. Это совершенно особый вопросъ, требующій для своего разрѣшенія специальной работы. Здѣсь мы можемъ только отмѣтить, что въ основѣ имманентнаго субъективизма должна лежать теорія познанія имманентной философіи , какой является и трансцендентальный идеа-лизмъ Канта, и эмпиріо-критицизмъ Авенаріуса, и въ узкомъ смыслѣ "имманентная школа" Шуппе, Шубертъ-Зольдерна и др. Въ другомъ мѣстѣ (см. "Ист. русск. общ. мысли", I, 19) намъ приходилось намѣтить вкратцѣ свои взгляды по этому вопросу; при случаѣ надѣемся развить ихъ подробнѣе; здѣсь же мы вынуждены пройти мимо этого очень интереснаго и очень сложнаго вопроса.

ѣе на другой философской проблемѣ, а именно на вопросѣ о цѣлесообразности. Ближайшая и тѣснѣйшая связь этого вопроса съ вопросомъ о смыслѣ жизни ясна сама по себѣ; выше читатель встрѣчался на каждомъ шагу съ понятиями объективной и субъективной цѣлесообразности, цѣли въ настоящемъ и т. п. Необходимо поэтому поставить на твердую философскую почву эти основныя воззрѣніи имманентнаго субъективизма, необходимо обосновать нашъ взглядъ на субъективность цѣлесообразности. Сдѣлать это тѣмъ легче, что въ данномъ вопросѣ мы стоимъ въ общемъ на почвѣ кантовской "Критики способности сужденія".

ѣе того, Кантъ неоспоримо доказалъ, что телеологическое воззрѣніе неизбежно въ томъ случаѣ, когда звеномъ причиннаго ряда является вообще организмъ, жизнь въ природе. И тотъ же Кантъ былъ основателемъ теоріи субъективизма естественной цѣлесообразности ; возставая противъ теорій Лейбница о предустановленной гармоніи и объективныхъ цѣляхъ природы, Кантъ показалъ, что объективная цѣлесообразность природы есть только необходимое представленіе нашего разсмотрѣнія и оцѣнки природы; но эта внутренняя цѣлесообразность не имѣетъ ни малѣйшаго реальнаго значенія, т.-е., иначе говоря, она существуетъ только въ нашемъ представленіи, а не въ самомъ процессѣ природы. Телеологизмъ есть только наша точка зрѣнія на природу, а не принципъ творчества природы; согласно терминологіи Канта, целесообразность есть не конститутивный, а регулятивный, эвристическій принципъ, указывающей нашей мысли направленіе въ области явленій жизни въ природѣ. Такимъ образомъ "естественная целесообразность" и вообще понятіе цѣли имѣютъ исключительно субъективное значеніе, а какая бы то ни было познаваемость естественныхъ цѣлей (по нашей терминологіи: "объективная целесообразность") есть совершеннѣйшая невозможность. Эти глубокія мысли Канта остались до сихъ поръ совершенно непоколебленными; на нихъ мы строимъ наше воззрѣніе имманентнаго субъективизма.

Но пойдемъ дальше. Въ области явленій жизни мы вынуждены разсматривать эти явленія, какъ внѣшне и внутренне цѣлесообразныя. Внѣшняя целесообразность ("подъ внѣшней целесообразностью я понимаю такую, когда одна вещь природы служитъ другой, какъ средство цели" ? Кантъ, "Крит. способн. сужд.", § 82) есть просто-на-просто нѣкоторая "полезность", и не о ней идетъ рѣчь у Канта, а о внутренней целесообразности, приводящей въ конце концовъ къ мысли, что каждое явленіе есть цель, что "въ ряду соподчиненныхъ другъ другу членовъ на каждый изъ нихъ надо смотреть какъ на цель, средствомъ для которой была его ближайшая причина" (ibid., § 63). Определить конечную цѣль міра можно было бы только при условіи познаваемости естественныхъ целей, только въ случае объективизма естественной целесообразности; иначе говоря ? это совершенно невозможно. Но субъективно мы можемъ признать последней целью такое явленіе, которое можетъ считаться самоцелью; человѣкъ ? самоцѣль , таковъ основной принципъ этическаго индивидуализма. Мы имеемъ достаточныя причины, говоритъ Кантъ, считать человека конечною целью, ибо только человекъ "можетъ составить себе понятіе о целяхъ и изъ аггрегата вещей составить систему целей посредствомъ своего разума" (ibid., § 82). "Человекъ ? единственное существо на земле, имеющее разсудокъ, а значитъ и способность ставить субъективныя цели. Но хотя человекъ и "царь природы", хотя онъ и конечная цель природы (если смотреть на природу, какъ на систему целей), однако все это имеетъ только условное значеніе; это значить, именно, что человекъ сознаетъ свою самоцельность и независимо отъ природы определяетъ самъ свои цели, которыя могли бы его удовлетворить, определяетъ и свою конечную субъективную (которую надо искать не въ природе) цель" (ibid., § 83).

целесообразности, о чемъ у насъ тоже часто шла речь.

Объективная целесообразность есть, согласно выясненному выше, contradictio in adjecto, ибо целесооб-разность имѣетъ только субъективное значеніе. Ни къ какимъ объективнымъ цѣлямъ ни природа, ни человѣчество не идутъ и не могутъ идти, по крайней мѣрѣ такія цѣли лежать внѣ предѣловъ нашей познавательной способности. Допустимъ даже, что бесконечный причинный рядъ sub specie телеологизма и имѣетъ какую-либо объективную конечную цѣль (какъ ни нелѣпо такое предположеніе), если встать на нуменальную, трансцендентную точку зрѣнія ? подобную, напримѣръ, мистической теоріи прогресса; быть можетъ, эту цѣль былъ бы въ состояніи познать какой-нибудь кантовскій всеобъемлющій "интуитивный разсудокъ" или пресловутый сверхъ-человѣческій геній Лапласа. Но въ томъ-то и дѣло, что мы категорически отказываемся стоять на подобной сверхъ-человѣческой точкѣ зрѣнія, какъ отказывался стоять на ней Герценъ, какъ отказывался и Иванъ Карамазовъ.

ѣшника, который въ концѣ концовъ пришелъ къ этому трансцендентизму и въ переносномъ смыслѣ ? духовно, и въ прямомъ ? per pedes apostolorum... Дѣло въ томъ, что грѣшникъ сей не признавалъ будущей жизни, не признавалъ поэтому и объективной осмысленности своего существованія. Но вотъ онъ умеръ "и думалъ, что прямо во мракъ и смерть, анъ передъ нимъ ? будущая жизнь. Изумился и вознегодовалъ: "это, говоритъ, противорѣчитъ моимъ убѣжденіямъ". Вотъ его за это и присудили..., чтобы прошелъ во мракѣ квадрилліонъ километровъ, и когда кончитъ этотъ квадрилліонъ, то тогда ему отворятъ райскія двери и все простятъ"... Заупрямился-было сначала осужденный и упрямился цѣлую тысячу лѣтъ, но потомъ подчинился и пошелъ. Шелъ билліонъ лѣтъ и, наконецъ, дошелъ до райскихъ вратъ. "И только-что ему отворили и онъ вступилъ въ рай, то не пробывъ еще двухъ секундъ... воскликнулъ, что за эти двѣ секунды не только квадрилліонъ, но квадрилліонъ квадрилліоновъ пройти можно, да еще возвысивъ въ квадрилліонную степень"...

ѣческой жизни различными доводами трансцендентнаго порядка. На трансцендентной почвѣ все понятно и раскаявшійся грѣшникъ сразу воскликнулъ "правъ Ты, Господи!" Но мы рѣшительно отказываемся становиться на эту почву, мы остаемся "нераскаянными грѣшниками" и вмѣстѣ съ Иваномъ Карамазовымъ заранѣе отказываемся восклицать "правъ Ты, Господи!", отказываемся становиться на сверхъчеловѣческую точку зрѣнія. Мы хотимъ оставаться и остаемся на человѣческой точкѣ зрѣнія, въ предѣлахъ нашей познавательной способности. А въ этихъ предѣлахъ понятіе объ объективной цѣлесообразности и объективной осмысленности ? такая же точно сказка, какую мы только-что слышали отъ Ивана Карамазова.

ѣлесообразность, объективная конечная цѣль ? это сказка, которой обманываетъ себя человѣчество, это иллюзія, лежащая за пределами нашей, познавательной способности. Намъ доступна только субъективная цѣлесообразность, мы можемъ ставить и осуществлять только свои субъективныя цѣли. (Это ясно выразилъ еще Михайловскій въ своей системѣ "субъективнаго антропоцентризма", хотя и безъ философскаго обоснованія своихъ взглядовъ). Исходя изъ этого, мы можемъ говорить и о конечной цѣли , если разъ навсегда условимся видѣть въ ней исключительно субъективный идеалъ . Таковымъ для насъ и является этическій индивидуализмъ, признающей человека самоцѣлью и требующій своего осуществленія въ жизни человѣка и жизни человѣчества.

ѣсь мы далеко расходимся съ кантіанствомъ, для котораго принципъ этическаго индивидуализма выражается въ формѣ категорическаго императива и имѣетъ объективное, этически-общеобязательное значеніе; отсюда неизбѣженъ выходъ къ имманентно-объективной телеологіи. Для насъ же этическій индивидуализмъ есть не безу - словная нравственная норма , но лишь несомнѣнный психологический фактъ , проявленіе непосредственнаго чувства. Отсюда ясно, что за своимъ воззрѣніемъ мы не признаемъ никакой объективной санкціи истины; но такой санкціи нѣтъ и у нашихъ противниковъ, какъ ни шумятъ они объ "общеобязательности" своего взгляда. Вотъ почему ? читатель помнитъ ? мы не опровергали этическихъ воззрѣній подпольнаго человѣка, а только противопоставили его подпольной психологіи свою "надпольную психологію". Сравнительная оцѣнка ихъ возможна только на исторической почвѣ, на которой мы можемъ построить генетическое оправданіе этическаго индивидуализма въ общественной средѣ.

случаѣ "все дозволено", не такъ ли? ? спрашиваютъ насъ господа объективисты. Въ такомъ случаѣ, иронически продолжаютъ они, будьте последовательны до конца, считайте позволительнымъ взорвать на воздухъ земной шаръ, или заразить все человѣчество чумой, или даже ѣсть котлеты изъ человѣческаго мяса и "превратить воспитательные дома въ учрежденія для надлежащего откармливанія дѣтей на убой", какъ мило остритъ одинъ профессоръ-кантіанецъ (см. прим. на стр. 52). На все это мы уже дали свой отвѣтъ, говоря о подпольной философіи Л. Шестова: мы видѣли, что подпольная психологія неуязвима логически , что противъ какого-нибудь профессора Хребтова, заражающего чумою человѣчество, можно выставить только argumentum baculinum; но этотъ аргументъ отнюдь не логическій, а чисто практическій... Теоретически же мы безсильны противъ подпольнаго человѣка, насколько и онъ безсиленъ противъ насъ. Ѣсть котлеты изъ человѣческаго мяса, заражать человѣчество чумой и т. п. намъ не позволяетъ вовсе не логическій доводъ, не этическая норма, но исключительно непосредственное чувство . Опять-таки повторю: этическій индивидуализмъ зиждется на почвѣ психологіи, а не логики; въ немъ нѣтъ ничего общеобязательнаго; онъ объединяетъ только тѣхъ людей, непосредственное чувство которыхъ обще въ признаніи человѣка самоцѣлью. Этическій индивидуализмъ становится общимъ субъективнымъ идеаломъ этихъ людей, ихъ общей субъективной цѣлью; но это вовсе не придаетъ ему никакой ни логической, ни этической общеобязательности.

" ? И вы можете принимать эти страшные результаты свирѣпѣйшей имманенціи и въ вашей душѣ ничего не возмущается?

ѣтъ"...

ѣлесообразности; иначе говоря, мы обосновали часто повторявшееся нами выше утвержденіе объ отсутствіи объективнаго смысла въ человѣческой жизни. А отсюда, какъ производный выводъ, логически связанный съ первымъ ? отрицаніе общеобязательности этическихъ нормъ. Выводы эти, какъ видите, выражены въ отрицательной формѣ: мы не признаемъ объективной целесообразности, не признаемъ объективнаго смысла жизни, не признаемъ этической общеобязательности; но отсюда съ очевидностью выясняются и наши положительные взгляды и воззрѣнія, къ которымъ мы теперь и обратимся.

Прежде всего мы признаемъ субъективную цѣлесообразность окружающаго, а потому и утверждаемъ, что, говоря словами Канта, "въ ряду соподчиненныхъ другъ другу членовъ на каждый изъ нихъ надо смотрѣть, какъ на цѣль", ибо объективной конечной цѣли нѣтъ и не можетъ быть. Субъективно такой конечной цѣлью, а значитъ и самоцѣлью, мы признаемъ человѣка ? въ этомъ заключается принципъ этическаго индивидуализма. Но если человѣкъ есть самоцѣль, а не средство для достиженія какихъ бы то ни было объективныхъ цѣлей, то въ такомъ случаѣ цѣль эта реализуется въ каждомъ данномъ моментѣ и цѣлью жизни человѣка является жизнь человѣческая. Цѣль ? въ настоящемъ: эта основная мысль Герцена находитъ полное философское обоснованіе на почвѣ субъективнаго телеологизма. "Каждое данное звено причинно-телеологическаго ряда, каждое я есть слѣдствіе и цѣль и въ то же время причина и средство; въ каждый данный моментъ я есть пунктъ пересѣченія этихъ четырехъ элементовъ. Мы ищемъ цѣли въ опредѣленномъ пунктѣ пути, а между тѣмъ не замѣчаемъ, что цѣлью является каждый данный моментъ , что цѣль не въ будущемъ, что цѣль въ настоящемъ" (см. выше, стр. 61).

ѣль ? въ настоящемъ. Выше намъ приходилось такъ подробно останавливаться на этомъ основномъ положеніи имманентнаго субъективизма, что теперь мы можемъ считать это положеніе достаточно яснымъ. Но все-таки необходимо еще и еще разъ отстранить тѣ недоразумѣнія, которыя обыкновенно накапливаются около имманент-наго субъективизма. Одно изъ главныхъ заключается въ наивномъ пониманіи "цѣли въ настоящемъ": если цѣль ? въ настоящемъ, то, выражаясь вульгарно, наплевать мнѣ на будущее; я живу и буду жить въ свое удовольствіе, буду ѣсть, пить, веселиться, а до будущаго мнѣ дѣла нѣтъ ? послѣ меня хоть трава не расти.

Не надо закрывать глаза на эту опасность для имманентнаго субъективизма выродиться въ самое поверхностное гедоническое міропониманіе. Мы знаемъ, какъ стада жвачныхъ двуногихъ извратили философію Нитцше; мы знаемъ, что и къ Л. Шестову примазываются теперь чехардисты мысли, у которыхъ семь пятницъ на недѣлѣ и нѣтъ царя въ головѣ. Не будетъ ничего удивительнаго и въ томъ, если за имманентный субъективизмъ Герцена ухватятся различные представители жвачныхъ идеаловъ. Поэтому хотѣлось бы заблаговременно обнести ученіе имманентнаго субъективизма оградой, чтобы въ него не пробрались свиньи, говоря словами Нитцше.

ѣнно, въ міровоззрѣніи имманентнаго субъективизма находятся гедоническіе и эвдемоническіе элементы; не мораль долга лежитъ въ основѣ нашей этики, а, такъ сказать, мораль чувства. Но тутъ же надо отмѣтить то обстоятельство, что, во-преки гедонизму и утилитаризму, мы не считаемъ цѣлью жизни ни удовольствіе, ни счастіе. Цѣль жизни и критерій субъективной осмысленности ея ? полнота бытія , полнота жизни, жизнь всѣми фибрами души и тѣла, жизнь "во-всю". Критерій этотъ какъ-разъ противоположенъ гедонистическому идеалу "атараксіи", т.-е. душевнаго и тѣлеснаго покоя, невозмутимости, отсутствія страданій: ????? ????? ???? ?????? ???? ???? ???? ??????????? к??? ????? (цѣль жизни заключается въ отсутствіи страданій тѣла и порывовъ души). Какъ-разъ наоборотъ: пусть страдаетъ тѣло, лишь бы вѣчно и вѣчно порывалась впередъ душа, лишь бы осуществлялась въ жизни человѣка та полнота бытія, которая составляетъ субъективную цѣль его жизни, лишь бы человѣкъ страданіями тѣла и души сумѣлъ достигнуть широты, глубины и интенсивности своего существованія. И эта полнота бытія будетъ тогда лучшимъ оправданіемъ его жизни, будетъ тѣмъ субъективнымъ идеаломъ, который такъ ясно показанъ намъ въ дивныхъ стихахъ Баратынскаго:

ѣта:

На все отозвался онъ сердцемъ своимъ,

ѣта...

Все духъ въ немъ питало: труды мудрецовъ,

ѣты минувшихъ вѣковъ,

ѣтущихъ временъ упованья...

Съ природой одною онъ жизнью дышалъ,

ѣлъ лепетанье,

ѣздная книга ясна,

Извѣданъ, испытанъ имъ весь человѣкъ!

Творецъ ограничилъ летучій нашъ вѣкъ

ѣкомъ; его мы и выразили въ короткихъ словахъ: полнота бытія. Это безконечно далеко отъ всѣхъ утилитарныхъ и эвдемоническихъ построеній, и пусть лучше за эту ограду не пытаются перебираться тѣ, для которыхъ началомъ и концомъ всего являются жвачные идеалы.

ѣмъ она шире, глубже, интенсивнѣе ? тѣмъ она осмысленнѣе. Изъ всего предыдущаго ясно, что "смыслъ жизни" есть понятіе, способное быть вы-раженнымъ въ сравнительной степени: жизнь одного можетъ быть осмысленнѣе, чѣмъ жизнь другого, если въ переживанія перваго полнѣе входятъ основныя цѣнности человѣческаго существованія. Если слѣдовать за Виндельбандомъ (см. его "Прелюдіи"), то такихъ цѣнностей четыре: гедоническія, эстетическія, этическія и интеллектуальныя. Согласимся, что правда-ощущеніе, правда-красота, правда-справедливость и правда-истина обнимаютъ всю человѣческую жизнь; въ такомъ случаѣ жизнь каждаго изъ насъ будетъ тѣмъ осмысленнѣе, тѣмъ полнѣе, чѣмъ въ большей суммѣ входятъ въ нашу жизнь элементы этихъ четырехъ цѣнностей. Недостижимый идеалъ абсолютной полноты бытія заключается въ полной суммѣ всѣхъ элементовъ всѣхъ этихъ цѣнностей; чѣмъ ближе подходимъ мы къ этому идеалу, тѣмъ субъективно-осмысленнѣе наша жизнь.

Таковъ смыслъ основного принципа имманентнаго субъективизма о цѣли въ настоящемъ. Намъ осталось сдѣлать еще послѣдній шагъ и дополнить всѣ полученные выше выводы элементомъ времени, т.-е. понятіемъ человѣческой дѣятельности. Этимъ мы окончательно оградимъ дорогое намъ воззрѣніе отъ вторженія представителей жвачной философіи.

ѣль ? въ настоящемъ; изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что прошлое намъ не нужно, а будущее не существенно. Моя жизнь объединена единствомъ сознанія, мое я сознаетъ себя въ прошломъ и предвидитъ свое будущее; каждый данный моментъ тутъ же дѣлается моимъ прошлымъ и тутъ же замѣняется будущимъ. Такимъ образомъ и съ прошлымъ и съ будущимъ мое настоящее связано самой тѣсной, самой неразрывной связью; я учусь у прошлаго и я творю свое будущее. Я являюсь въ то же время зве-номъ безконечнаго причиннаго и телеологическаго ряда; я являюсь въ каждый моментъ точкой пересѣченія причины и слѣдствія, средства и цѣли. А потому, хочу я этого или не хочу, но я являюсь неизбѣжнымъ звеномъ "красной нити прогресса", я не могу оторвать себя ни отъ прошлаго, ни отъ будущаго человѣчества.

ѣчества не приводитъ ни къ какой объективной цѣли; и несмотря на это, все же человѣческая исторія есть не процессъ , а прогрессъ . Ошибка герценовской философіи исторіи, исправленная позднѣе Лавровымъ и Михайловскимъ, именно и состояла въ томъ, что Герценъ не считалъ историческій процессъ телеологическимъ, т.-е. не признавалъ его прогрессомъ, не оцѣнивалъ его съ точки зрѣнія своего субъективнаго идеала, а бралъ его только въ поперечномъ сѣченіи настоящей минуты {См. "Ист. русск. общ. мысли", т. I, стр. 360-365 и т. II, стр. 129-131.}. Мы знаемъ теперь, что историческій процессъ неизбѣжно является телеологичнымъ, ибо иначе какъ sub specie teleologiae мы не можемъ, не умѣемъ разсматривать любой причинный рядъ, имѣющій звеньями проявленія жизни. Историческій про-цессъ есть безконечный телеологический рядъ; онъ является прогрессомъ, потому что мы оцѣниваемъ съ точки зрѣнія нашего субъективнаго идеала каждое звено этого ряда. "Прогрессъ есть постепенный (и безконечный) ростъ индивидуальности въ широту и глубину" ? такими словами охарактеризовали мы въ дру-гомъ мѣстѣ нашъ субъективный идеалъ, оцѣнивающій и процессъ жизни человѣка и процессъ жизни человѣчества {См. "Ист. русск. общ. мысли", т. II, стр. 198.}. Связь этого взгляда съ требованіемъ широты, глубины и интенсивности субъективно-осмысленной жизни слишкомъ очевидна, чтобы останавливаться на ней подробнѣе.

ѣ выясняется и та активность философіи имманентнаго субъективизма, о которой намъ приходилось упоминать на предыдущихъ страницахъ. Въ числѣ указанныхъ выше основныхъ цѣнностей человѣческой жизни были упомянуты цѣнности этическія; это наши субъективные идеалы правды-справедливости, идеалы, проводимые всѣми нами въ жизнь. Идеалы эти не общеобязательны этически; но чѣмъ дальше, тѣмъ больше становятся они общеобязательными психологически. Психологія подпольнаго человѣка, мы знаемъ это, иная; и пусть онъ остается при ней. Но для насъ она непріемлема, потому что противъ нея возстаетъ наше непосредственное чувство соціальности.

Чувство социальности ? психологический фактъ. Чувство это можетъ быть болѣе широкимъ или менѣе широкимъ, иногда можетъ ограничиваться сознаніемъ человѣка своей связи съ нѣкоторой общественной ячейкой (семьей, родомъ, группой, классомъ), иногда расширяется до предѣловъ чувства единства съ космосомъ; но и въ томъ и въ другомъ случаѣ оно остается психологическимъ фактомъ , высшей реальностью. Это чувство выводитъ меня изъ границъ моего обособленнаго я ; это чувство ведетъ меня къ обособленному ты ; это чувство соединяетъ насъ въ общей борьбѣ за наши субъективные идеалы. Цѣль каждаго изъ насъ ? въ настоящемъ, наша цѣль ? полнота бытія; но именно во имя этой полноты бытія мы и будемъ бороться за будущее, за осуществленіе въ этомъ будущемъ нашихъ идеаловъ правды-справедливости. Однако это грядущее осуществленіе идеаловъ нисколько не осмысливаетъ объективно моей настоящей жизни, какъ это ошибочно предполагаетъ позитивная теорія прогресса; жизнь моя субъективно осмысливается только полнотой переживаній, въ томъ числѣ и переживаній процесса борьбы за осуществленіе моихъ идеаловъ правды-справедливости, во имя могучаго чувства социальности. Ибо борьба эта въ громадной степени увеличиваетъ полноту бытія, она безгранично расширяетъ кругозоръ моей жизни. Безъ этого чувства соціальности я неминуемо осужденъ на принятіе мучительной философіи подпольнаго человѣка, лишеннаго цѣлаго ряда драгоцѣнныхъ переживаній; съ этимъ чувствомъ моя жизнь становится богаче, полнѣе, шире, интенсивнѣе.

ѣній не въ силахъ оправдать чью бы то ни было жизнь, придать ей объективный смыслъ и значеніе. Особенно настаиваю на этомъ потому, что здѣсь пунктъ расхожденія имманентнаго субъективизма и съ позитивной и съ мистической тео-ріей прогресса. Никакіе Zukunftstaat'ы, никакія райскія кущи не могутъ объективно осмыслить мое существованіе; оно имѣетъ только субъективный смыслъ, за-ключающійся въ полнотѣ моихъ переживаній. Иного смысла въ жизни человѣческой нѣтъ, не было и не будетъ.

ѣпѣйшая имманенція"... Кто не въ силахъ перенести ее, передъ тѣмъ разстилается широкая дорога въ область "кротчайшей трансценденціи" (выражаясь по аналогіи), дорога кроткой и умиротворяющей вѣры во всеблагого Бога или во всеблаженное Человѣчество... Скатертью дорога!

ѣнія, которое мы назвали имманентнымъ субъективизмомъ. Названіе это показываетъ, что, съ одной стороны, мы отказываемся искать смысла жизни въ области трансцендентнаго, отказываемся признавать нашу жизнь объективно-осмысленной, а съ другой стороны ? что мы признаемъ за нашей жизнью субъективную осмысленность.

ѣроятно, это замѣтилъ ? одну предпосылку, на которой теперь и должны остановиться; а именно, все время мы исходили изъ догматическаго принятия міра . Мы не доказывали, что міръ долженъ быть принятъ нами, потому что жизнь человѣческая субъективно осмы-слена; какъ-разъ наоборотъ: мы сперва молчаливо приняли міръ, а потомъ убѣдились въ субъективной осмысленности жизни. Иными словами: если жизнь обладаетъ субъективной осмысленностью, то міръ можетъ быть принятъ нами; но отсюда еще далеко до утвержденія, что онъ долженъ быть принятъ нами. Доказать этого нельзя; здѣсь логика безсильна; здѣсь опять область психологіи, а не логики.

ѣла объективный смыслъ, то тогда и только тогда была бы возможность оправданія мірового зла. Это прекрасно понимаютъ всѣ сторонники мистической теоріи прогресса. Они разсуждаютъ такъ: для того, чтобы міровое зло могло быть оправдано, жизнь человѣка и человѣчества должна имѣть объективный смыслъ, выявляющійся въ области нуменальнаго; слѣдовательно , жизнь имѣетъ объективный смыслъ... Почему "слѣдо-вательно"? Потому, что міровое зло должно быть оправдано ? такова твердая вѣра послѣдователей мистической теоріи прогресса. Мы не обладаемъ этой вѣрой, а потому и выводы наши получаютъ совсѣмъ иное направленіе. Мы приходимъ къ мысли о субъективной осмысленности жизни, а отсюда и къ ясному сознанію, что міровое зло не можетъ быть оправдано .

ѣль ея въ настоящемъ; цѣль эта и критерій субъективной осмысленности жизни заключается въ полнотѣ бытія. Все это прекрасно, но вотъ передъ нами трупикъ утонувшаго шестилѣтняго мальчика Василія, черненькаго и тихонькаго сына Василія Ѳивейскаго; вотъ другой мальчикъ, затравленный собаками звѣря-помѣщика; вотъ убитый камнемъ сынъ Человѣка, съ золотыми, какъ солнечные лучи, кудрями; вотъ передъ нами всѣ жертвы случайностей, суевѣрія, инквизиціи, Филиппа II; вотъ, наконецъ, всѣ ужасы нашихъ дней, нисколько не уступающіе ни Филиппу II, ни инквизиціи... Чѣмъ все это можетъ быть оправдано? ? Ничѣмъ. Надо имѣть мужество прямо взглянуть въ глаза правдѣ и твердо идти до конца по пути "свирѣпѣйшей имманенціи".

ѣтъ въ мірѣ мысли, нѣтъ въ мірѣ силы, которая могла бы оправдать міровое зло; если бы даже такое оправданіе было возможно въ области трансцендентнаго, то я заранѣе отказываюсь отъ него и почтительнѣйше возвращаю Господу Богу билетъ на право входа въ міровую гармонію: такъ говорилъ Иванъ Карамазовъ. Вмѣстѣ съ нимъ мы разъ навсегда категорически отказываемся отъ трансцендентныхъ утѣшеній и остаемся въ области "свирѣпѣйшей имманенціи". Зло имманентно человѣческой жизни, его нельзя оправдать , его можно только принять или не принять . А это какъ-разъ и есть область чувства, а не разсудка, психологіи, а не логики.

ѣ безсильны; здѣсь мы имѣемъ передъ собою два различныхъ психологическихъ типа. Представителя одного изъ нихъ мы найдемъ у Дос-тоевскаго; съ представителемъ другого изъ нихъ читатель знакомъ изъ настоящей книги.

ѣ. ? Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я міра Имъ созданнаго, міра-то Божьяго не принимаю и не могу согласиться принять". ? "Это бунтъ", отвѣчаетъ ему Алеша, на что Иванъ замѣчаетъ: "бунтъ? Я бы не хотѣлъ отъ тебя такого слова... Можно ли жить бунтомъ, а я хочу жить"... На этотъ разъ правъ, однако, не Иванъ, а сюсюкающій младенецъ Алеша: дѣйствительно, мысли и чувства Ивана ? бунтъ противъ всего существующаго, непріятіе міра. Логическій исходъ такого бунта ? самоистребленіе, и самъ Иванъ Карамазовъ это глубоко чувствуетъ и понимаетъ: бунтомъ жить нельзя, говоритъ онъ. Да, бунтомъ жить нельзя: не принимая міра, можно только умереть. Я знаю, продолжаетъ Иванъ, что простая и горькая земная правда заключается въ томъ, что страданіе есть, что виновныхъ нѣтъ, но жить по этой правдѣ я не могу согласиться: "что мнѣ въ томъ, что виновныхъ нѣтъ и что все прямо и просто одно изъ другого выходитъ и что я это знаю ? мнѣ надо возмездіе, иначе вѣдь я истреблю себя. И возмездіе не въ безконечности гдѣ-нибудь и когда-нибудь, а здѣсь уже на землѣ"... Но возмездія нѣтъ, Иванъ это знаетъ, а значитъ ему остается только истребить себя, потому что бунтомъ жить нельзя.

ѣсто не-го это совершаетъ надъ собою болѣе послѣдовательный безымянный NN, отъ имени котораго Достоевскій помѣстилъ письмо въ своемъ "Дневникѣ писателя" (1876 г., No 10). Это письмо самоубійцы, объясняющего, почему онъ истребляетъ себя. Почему же? Потому, что онъ не принимаетъ міра, подписываетъ ему смертный приговоръ, твердо доходитъ до логическаго конца. "Какое право имѣла эта природа производить меня на свѣтъ, вслѣдствіе какихъ-то тамъ своихъ вѣчныхъ законовъ? Я созданъ съ сознаніемъ и эту природу созналъ : какое право она имѣла производить меня, безъ моей воли на то, сознающаго? Сознающаго, стало быть, страдающаго; но я не хочу страдать ? ибо для чего бы я согласился страдать?" ? такъ начинаетъ онъ свое письмо. Во имя чего ему страдать? Во имя гармоніи цѣлаго? Но какое ему дѣло "останется ли это цѣлое съ гармоніей на свѣтѣ послѣ меня, или уничтожится сейчасъ же вмѣстѣ со мною"... Да къ тому же черезъ нѣсколько мгновеній вѣчности непремѣнно погибнетъ человѣчество, непремѣнно умретъ земля ? во имя чего же страдать? "Въ этой мысли (о грядущей гибели міра) заключается какое-то глубочайшее неуваженіе къ человѣчеству, глубоко мнѣ оскорбительное и тѣмъ болѣе невыносимое, что тутъ нѣтъ никого виноватаго". Но наиболѣе "невыносимо возмутительной" является для него мысль о безсмысленныхъ страданіяхъ безъ всякаго возмездія, о тысячелѣтнихъ, безсмысленныхъ истязаніяхъ человѣка... Всего этого онъ не можетъ вынести, онъ не принимаетъ міра, онъ провозглашаетъ бунтъ, непріятіе міра, его уничтоженіе: "я присуждаю эту природу, которая такъ безцеремонно и нагло произвела меня на страданіе ? вмѣстѣ со мною къ уничтоженію. А такъ какъ природу я истребить не могу, то истребляю себя одного"...

ѣ логическіе доводы. Существуютъ ли безсмысленныя, неоправданныя страданія? Да, существуютъ; мы видѣли, говоря о Л. Шестовѣ, что почти всегда осмысленная трагедія одного является элементомъ безсмысленной драмы для другого. Трупикъ утонувшаго мальчика, растерзанный собаками ребенокъ, случайно убитый камнемъ человѣкъ ? все это нелѣпыя, безсмысленныя, неоправданныя страданія. "Страданіе есть, виновныхъ нѣтъ" ? вотъ земная, человѣческая, тяжелая правда; кто не можетъ, подобно Ивану Карамазову, согласиться жить по этой правдѣ, кто, слѣдовательно, не принимаетъ міра, тому остается только истребить себя, какъ это и сдѣлалъ безымянный самоубійца ? а намъ остается только молча обнажить голову передъ этимъ фактомъ и признать свое безсиліе переубѣдить такихъ людей логическими доводами.

ѣло, а въ непосредственномъ чувствѣ, которое сильнѣе всѣхъ разсужденій и которое даже взбунтовавшихся заставляетъ фактически примириться съ міромъ. Отчего, дѣйствительно, такъ рѣдко истребляютъ себя люди на основаніи однихъ логическихъ доводовъ? Отчего не истребилъ себя Иванъ Карамазовъ, вполнѣ ясно понимая, что страданіе есть, а виновныхъ и возмездія нѣтъ? Отчего? Оттого, что непосредственное чувство оказа-лось сильнѣе его бунта, оттого, что онъ не принималъ міра умомъ, а не чувствомъ. И самъ онъ это сознавалъ. "...Не вѣруй я въ жизнь, ? говоритъ онъ Алешѣ, ? разувѣрься... въ порядкѣ вещей, убѣдись даже, что все, напротивъ, безпорядочный, проклятый и, можетъ быть, бѣсовскій хаосъ, порази меня хоть всѣ ужасы человѣческаго разочарованія, ? а я все-таки захочу жить и ужъ какъ припалъ къ этому кубку, то не оторвусь отъ него, пока его весь не осилю! ...Центростреми-тельной силы еще страшно много на нашей планетѣ, Алеша. Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логикѣ. Пусть я не вѣрю въ порядокъ вещей, но дороги мнѣ клейкіе, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорогъ иной человѣкъ, котораго иной разъ, повѣришь ли, не знаешь за что и любишь, дорогъ иной подвигъ человѣческій... Клейкіе весенніе листочки, голубое небо люблю я, вотъ что! Тутъ не умъ, не логика, тутъ нутромъ, тутъ чревомъ любишь"... И младенецъ Алеша соглашается съ Иваномъ, что "всѣ должны прежде всего на свѣтѣ жизнь полюбить". ? "Жизнь полюбить больше, чѣмъ смыслъ ея?" ? спрашиваетъ Иванъ. ? "Непремѣнно такъ, полюбить прежде логики, какъ ты говоришь, непремѣнно, чтобы прежде логики, и тогда только я и смыслъ пойму"...

ѣтъ, міровое зло не можетъ быть оправдано ? и все-таки мы принимаемъ міръ силой непосредственнаго чувства; и опять-таки это непосредственное чувство ? неопровержимый психологическій фактъ. Конечно, онъ не общеобязателенъ: у кого центробѣжная сила пересиливаетъ центростремительную, тотъ оторвется отъ земли, отъ жизни, отъ міра, тотъ истребитъ себя; для того одна неоправданная слеза отравитъ всю жизнь всего міра. Но ? центростремительной силы еще страшно много на нашей планетѣ; и эта центростремительная сила ? жажда той самой полноты бытія, которая является критеріемъ субъективной осмысленности жизни. Страданія есть, виновныхъ нѣтъ ? такъ всегда было, такъ всегда будетъ; и мы должны или умереть, или согласиться жить по этой тяжелой человѣческой правдѣ. И разъ мы живемъ, то уже этимъ однимъ мы принимаемъ міръ, принимаемъ неоправданное міровое зло.

ѣтъ. Есть, впрочемъ, одинъ самообманъ, еще одна попытка выхода: вспомните amor fati въ толкованіи Л. Шестова. Съ одной стороны онъ хочетъ не только принять міръ и міровое зло, но и любить ихъ, восхвалять и воспѣвать всѣ ужасы жизни, слагать гимны уродству, разрушенію, безумію, хаосу, тьмѣ; а съ другой стороны онъ увѣряетъ, что такая любовь къ міровому ужасу ? только маска, подъ которой живетъ и готовитъ страшную месть старая вражда ("Апоѳеозъ безпочвенности", стр. 158 и 72). Но и то и другое ? въ своемъ мѣстѣ мы это отмѣтили ? только фразы, только слова безъ содержанія; извѣстно вѣдь съ давнихъ поръ, что

ѣпой природѣ? Это съ одной стороны; а съ другой ? какъ можемъ мы благословить жизнь за разрушеніе, за безуміе, хотя бы, напримѣръ, за трупикъ утонувшаго ребенка, за куски тѣла разорваннаго собаками мальчика? И то и другое одинаково невозможно, и то и другое свыше нашихъ силъ, и то и другое только безсильный самообманъ подпольнаго человѣка, который не можетъ примириться съ міромъ и въ то же время чувствуетъ, что жить бунтомъ нельзя. ? между тѣмъ треть-яго выхода нѣтъ и это сознаетъ самъ подпольный человѣкъ; но онъ не хочетъ твердо прійти ни къ одному изъ первыхъ двухъ выводовъ. "Съ совершившимся фактомъ мириться нельзя, не мириться тоже нельзя, а середины нѣтъ", ? говоритъ онъ намъ устами чеховскаго стараго профессора, устами Л. Шестова ("Начала и концы", стр. 14). Что же остается? Остается "колотиться, безъ конца колотиться головой ? стѣну" (ibid., стр. 67) ? объ эту мертвую, молчащую, каменную необходимость, которую мы встрѣчали такъ часто у Л. Андреева. Подпольный человѣкъ хочетъ колотиться головой объ эту стѣну, мечтая видѣть въ этомъ своемъ проявленіи жгучаго отчаянія залогъ новаго, нечеловѣческаго творчества, творчества изъ ничего (ibid.). Ho и это только слова, слова, слова... И раньше или позже подпольный человѣкъ все же вынужденъ избрать одну изъ двухъ дорогъ, указанныхъ выше: либо перестать колотиться головой ? стѣну ? принять міръ; либо разбить себѣ объ эту стѣну голову, истребить себя, не принять міра. И мы видѣли, что подпольный человѣкъ въ концѣ концовъ не только перестаетъ колотиться головой ? стѣну, но даже начинаетъ благословлять ее, слагать ей гимны, думая этимъ перехитрить міровую необходимость...

ѣну", мы принимаемъ жизнь, мы принимаемъ міръ. И принимаемъ мы эту "стѣну" не такъ, какъ тѣ "непосредственные люди", надъ которыми иронизировалъ Достоевскій (см. выше, стр. 57). Помните? "Передъ стѣною непосредственные люди искренно пассуютъ. Для нихъ стѣна не отводъ, не предлогъ воротиться съ дороги. Нѣтъ, они пассуютъ со всей искренностью. Стѣна имѣетъ для нихъ что-то успокоительное, нравственно разрѣшающее и окончательное, пожалуй, даже что-то мистическое"... Конечно, "стѣна" эта не имѣетъ для насъ ничего мистическаго, ничего окончательнаго и нравственно разрѣшающаго, ничего успокоительнаго; но, дѣйствительно, мы "пассуемъ" передъ этой стѣной. Въ поискахъ дороги мы подошли къ этой "стѣнѣ", къ этой міровой необходимости и прочли на ней слова тяжелой, мучительной человѣческой правды: "страданія есть, виновныхъ нѣтъ; міровое зло безсмысленно"... Если эта правда для насъ тяжелѣе жизни, то намъ остается разбить голову ? стѣну; если же мы найдемъ въ себѣ силы вынести эту правду, остаться жить, принять міръ, то мы вынуждены молча признать эту стѣну, какъ фактъ . Мы не будемъ демонстративно колотиться, безъ конца колотиться головой ? стѣну ? это ни къ чему не приведетъ; но для насъ эта стѣна и не отводъ, не предлогъ воротиться съ дороги. Ибо другой дороги нѣтъ : куда бы мы ни пошли ? "и тамъ есть стѣна... вездѣ стѣна" (вы помните эти слова одного изъ героевъ Ѳ. Сологуба?). Да, вездѣ стѣна и нигдѣ нѣтъ прохода, нигдѣ нѣтъ воротъ съ надписью: "міровое зло осмыслено, человѣческія страданія оправданы"... Правда, можно попытаться перелетѣть черезъ эту стѣну на мыльномъ пузырѣ трансцендентныхъ утѣшеній; такой полетъ и совершаютъ всѣ сторонники мистической теоріи прогресса. Пусть себѣ летаютъ и утѣшаютъ себя мыслью, что имъ удастся перелетѣть черезъ стѣну, оправдать человѣческія страданія, осмыслить міровое зло... Мы разъ навсегда отказались отъ всякихъ трансцендентныхъ иллюзій и стоимъ на имманентной почвѣ, не пугаясь никакой "свирѣпѣйшей имманенціи".

ѣ, я долженъ сказать себѣ слѣдующее: зло имманентно человѣческой жизни и не можетъ быть осмыслено; всегда были и всегда будутъ безсмысленныя, безвинныя человѣческія страданія. Черезъ сотни, черезъ тысячи лѣтъ ? всегда, всегда будутъ въ мірѣ безсмысленныя случайности; трагедія и драма неуничтожимы въ человѣческой жизни. Мы будемъ бороться за лучшее будущее человѣчества, мы побѣдимъ раньше или позже все соціальное зло, мы уничтожимъ всѣ болѣзни, мы сдѣлаемъ всѣхъ людей долголѣтними и здоровыми, мы уничтожимъ все зависящее отъ насъ горе на землѣ: ? да будетъ! Но и тогда не одинъ разъ будетъ безумно рыдать мать надъ трупомъ утонувшаго ребенка, и тогда не одинъ разъ случайно упавшій камень разобьетъ жизнь молодого и полнаго силъ существа, и тогда не уничтожится безвинная человѣческая мука. Безвинныя страданія всегда будутъ, міровое зло никогда не будетъ оправдано. Эту правду тяжело сознать, тяжело сказать, но все же ей надо смотрѣть прямо въ глаза. Если правда эта для меня тяжелѣе жизни, то я не могу больше жить, не могу принять міра; если же я принимаю міръ, то я долженъ принять и эту тяжелую человѣческую правду. Это тяжело, но это необходимо, если я хочу жить.

ѣдній вопросъ: но имѣю ли я право жить, разъ рядомъ со мной остается въ мірѣ навѣки неоправданное страданіе? Да, я имѣю это право, потому что и самъ я являюсь носителемъ этого безвиннаго человѣческаго страданія; потому что и на мою голову падаютъ тяжелые удары случайности; потому что не изъ прекраснаго далека принимаю я неоправданное зло, услаждаясь своею "полнотой бытія"; потому что въ эту полноту бытія входятъ и тяжелыя переживанія безвинной человѣческой муки, своей и чужой... Своей или чужой, это все равно! ? повторимъ мы еще разъ знакомыя уже намъ слова. И если послѣ этого я принимаю міръ, принимаю жизнь, то это значитъ, что я имѣю право ихъ принять; это значитъ, что хотя объективнаго оправданія міра нѣтъ, но существуетъ объективное оправданіе жизни. Въ чемъ заключается это субъективное оправданіе ? выяснить это должно было воззрѣніе имманент-наго субъективизма.

ѣченнаго пути. Это не значитъ, конечно, что мы считаемъ до конца рѣшенными поставленные нами вопросы: окончательное, общеобязательное рѣшеніе этихъ вопросовъ совершенно невозможно, не будетъ дано никогда и никѣмъ. Всегда будутъ люди вѣрующіе и невѣрующіе, романтики и реалисты, мистики и позитивисты; различіе въ психологическихъ типахъ дѣлаетъ разъ навсегда невозмож-нымъ общее рѣшеніе вопроса ? смыслѣ жизни. Мы намѣтили только одно изъ возможныхъ рѣшеній этой проблемы, обязательное только для людей одинаковаго психологическаго типа ? для тѣхъ людей, которые не желаютъ обольщать себя никакими трансцендентными утѣшеніями, которые не вѣрятъ во всемірную гармонію, въ конечную цѣль историческаго и мірового процесса, которые вершиной міра признаютъ чувствующую и страдающую человѣческую личность. Для этихъ людей воззрѣніе имманентнаго субъективизма являлось и является психологически необходимымъ, представляя собою въ то же время только одно изъ возможныхъ рѣшеній, ни для кого не общеобязательное логически или этически; то же самое относится и къ другимъ рѣшеніямъ поставленныхъ вопросовъ ? къ позитивной или мистической теоріямъ прогресса.

ѣшеніе поставленной проблемы, но даже не считаемъ выраженнымъ до конца и воззрѣніе имманентнаго субъективизма. Читатель имѣетъ передъ собой только вполнѣ опредѣленную точку зрѣнія, но вовсе не рѣшеніе безконечнаго ряда частныхъ вопросовъ. Къ развитію воззрѣнія имманентнаго субъективизма по различнымъ частнымъ вопросамъ пишущій эти строки надѣется еще не разъ возвращаться при случаѣ; здѣсь же намѣчено только опредѣленное направленіе пути. Повторимъ еще разъ свое сравненіе: нѣтъ никакой твердыни имманентнаго субъективизма, въ которую бы мы вводили читателя, провозглашая ? "вотъ истина!" Мы намѣчаемъ только направленіе пути, который мы всѣ должны прокладывать сквозь чащи и дебри; "мы всѣ" ? т.-е. люди одного психологическаго типа. Развѣтвленія пути могутъ быть различны, но направленіе ихъ будетъ одно, и это единство направленія придаетъ цѣльность и опредѣленность всему міровоззрѣнію.

ѣло, а въ томъ, чтобы ясна была общая концепція, чтобы вполнѣ опредѣленно указывалось общее направленіе. Это, думается намъ, въ достаточной степени достигнуто всѣмъ изложен-нымъ выше, для того чтобы мы могли считать рѣшенной поставленную проблему.

ѣсколько словъ къ нашимъ возможнымъ противникамъ. Эти возможные противники ? не сторонники мистической или позитивной теоріи прогресса, съ которыми мы расходимся не только въ возможности, но и въ дѣйствительности; нѣтъ я говорю теперь не ? нихъ, а ? тѣхъ, которые еще не пришли ни къ какой догмѣ, которые еще ищутъ отвѣтовъ на карамазовскіе вопросы и которые хотятъ во что бы то ни стало найти на эти вопросы общеобязательный отвѣтъ, а значитъ, найти и объективный смыслъ жизни. Всѣмъ имъ мнѣ хотѣлось бы сказать слѣдующее:

ѣ мірового бытія, и вашему напряженному взору представляются обманчивые миражи ? оазисы въ пустынѣ, зеленѣющія деревья, озера и рѣки живой воды. Все это иллюзіи вѣры ? и если вы повѣрите въ эти кажушіяся отраженія, то вѣчно будете стремиться утолить свою жажду въ недосягаемыхъ, ибо несуществующихъ, источникахъ. Поймите это разъ навсегда ? и вы увидите, какъ иллюзіи и миражи разсѣются и растаютъ подобно утреннимъ туманамъ.

ѣ, вамъ страшно стать лицомъ къ лицу съ дѣйствительностью, вы пугаетесь "свирѣпѣйшей имманенціи"... Если вы настолько слабы духомъ, что самообманъ вамъ дороже правды, то продолжайте утѣшать себя иллюзіями; если же вы хотите правды, а не душевнаго спокойствія, то прежде всего перестаньте пугаться "свирѣпѣйшей имманенціи", перестаньте искать источниковъ воды за предѣлами человѣческаго горизонта. Оглянитесь ? и вы увидите, что вы ловили собственную тѣнь; вы увидите, что тутъ же около васъ бьетъ ключъ живой воды, мимо котораго вы проходили съ пренебреженіемъ. Вы увидите тогда вокругъ себя не палящую безводную пустыню, а цвѣтущую, зеленѣющую, кипящую ключемъ жизнь; вы поймете тогда, что и сама эта пустыня мірового бытія ? только миражъ, только иллюзія вашего раздраженнаго зрѣнія.

ѣпѣйшая имманенція" того взгляда, который отрицаетъ объективную осмысленность жизни; вы не будете тогда вѣчно бѣжать за будущимъ, цѣпляясь за фалды Божества или Человѣчества. Не на будущее, а на настоящее вы тогда обратите свое вниманіе; вы поймете, что единственный смыслъ нашей жизни ? въ полнотѣ ея переживаній, въ широтѣ, глубинѣ и интенсивности бытія. И понявъ это, вы откроете свою душу всему человѣческому. Вы будете жадно впивать въ себя красоту человѣческаго творчества и будете творить, если не поэмы, то самую жизнь, будете, по слову Эпикура, ???????? ????????, ό?к ?? ???????, не писать поэмы, а переживать ихъ. Вы будете цѣнить завоеванія человѣческой мысли, безконечно углубляющія жизнь человѣчества и ведущія къ несомнѣнной побѣдѣ человѣка надъ міромъ, надъ лишеніями, болѣзнями, надъ соціальнымъ зломъ; вы почувствуете себя тѣсно связанными своими непосредственными переживаніями со всѣми людьми и будете вмѣстѣ съ ними бороться за свои субъективные цѣли и идеалы, за воплощеніе въ мірѣ правды-справедливости, правды-истины, правды-красоты. И эта полнота бытія будетъ единственнымъ смысломъ вашей жизни, другого не ищите; чѣмъ полнѣе, ярче, шире будетъ ваша жизнь, тѣмъ она будетъ осмысленнѣе.

ѣли, мы любили. Мы свершили весь нашъ путь. Не ждемъ ни радости, ни печали"... И если, умирая, мы услышимъ злорадный и насмѣшливый шопотъ Старухъ, напоминающихъ намъ объ объективной безсмысленности всей нашей минувшей жизни, то каждый изъ насъ скажетъ себѣ: "моя жизнь имѣла ясный субъективный смыслъ. Я жилъ широкой, я жилъ полной жизнью. Я любилъ и ненавидѣлъ, я хотѣлъ, я страдалъ, я боролся, побѣждалъ и погибалъ; въ полнотѣ этихъ переживаній ? весь смыслъ человѣческой жизни. Другого смысла мнѣ не надо, если бы даже онъ и былъ. И если жизнь моя дѣйствительно была широкой, яркой и полной, то пусть моя могила служитъ символомъ оправданія человѣческой жизни"...

ѣ жизни будетъ рѣшенъ нами въ самой жизни, въ вѣчно-текучей дѣйствительности. Для этого надо каждую минуту, каждый мигъ отвѣчать на призывъ жизни, на тотъ ея призывъ, который еще Герценъ выразилъ словами: vivere memento!